Ефим Семёнов - Простофиля

В один из дней простолюдин Цал вышел прогуляться до соседнего пристанища, как вдруг его окликнул незнакомый, отстранненый голос: ”А-а-а-а”. Цал не разбирая пути помчался прочь от столь раздирающего его слух эха. Первая капля живительной, чуть сладковатой жидкости, скатилась по его личине, обнажая доступ к сокрытым истинам его души; приняв все это, прозорливый Цал начал часто бродить по той улице, собирая день за днем все новые и новые капли сущности, как назвал он их. И вот скопилось этой жидкости на целый фонтан, и пришел Цал к правителю и заявил во всеуслышание это владыке, и только так знакомое “А-а-а-а” разнеслось по всей округе.

Зарева: Я шла.

Гимналай: Стоя.

Зарева: Здесь.

Гимналай: Стоя.

Так и познакомились будущие ведущие всей сведующей поросли, задолго до появления самого Крохса. Имя ему дали сокращенное, ведь ни Гимналай, ни Зарева не могли тратить время на пустые разговоры. В те далекие времена шум стремился преодолеть даже столь маленькое и незначительное проявление любви и честности, что томились в сердцах жестянщика и продажницы.

Крохс из Гизы с легкостью делал первые шаги под звуки ревущей жести, словно опытный полиглот воспринимал и обрабатывал все эти скалообразные позывы обрушения, время шло и он научился воспринимать их невербально, слегка подмигивая руками этому неведомому всевластителю. Минули годы, он подрос и понял, что ему подвластен путь, который устилила ему гендерная идентичность с самого рождения и до минут отстила.

Место для самореализации он выбрал не сразу, много пропутешествовать пришлось ему, чтобы найти именно ту ложбину, с которой путь разума найдет единение с самой природой естества. Сопровождали его верные спутники – Бузи и Ран, с детства знакомые ему артисты-трубодуры; “Зацепи и так пойдет.”– было их любимой приманкой для страждущего зрелищ.

С начала их пути пересеклись и закинули столь молодых припассеров в непроходимые леса и гущи цветущих садов Пирдаимиры. С неопытностью чуть обрусевших охотников, принялись товарищи искать знакомые лица, но находили лишь ответ на свой вопрос. Но в один прекрасный день встретился им Старина Куляк,-“ кто такие кто идет”,– сразу спросил он у небес. Небеса же невероятной радугой улыбнулись старику, обнажая все тайные заповеди, что как тяжелый груз носили с собой, понимая что тащить им их еще долго. Не влюбиться в эту красоту было просто невозможно, ребята не понимая себя начали искать все заготовленные снадобья от беспутства Старины, но все их поиски приводили их в еще большее безрассудство. Оставить это место было решено стремительно, как уходят облака, также и Крохс с сотоварищами покинули его.

Дальше их ожидали стремления Глукавого, что много лет восседал на пристоле сотворенном ему самой Накыдкой, искустницей известной всему сущному и насущному, и получающей послания близко и далеко лежащие. При дворе странникам показалось не странно поведение единотворца: сжечь череду пламенных колод, заколоть посланника своим невразумительно огромным частом, притвориться загорелым обитателем пламенной земли, что распростерлась в их всесведующих глазах. Вкусно покушать им не удалось, ведь на закуску предлагались огромные бивни куранок, сотворенных из самого таза владыки, а до десерта дело обычно не доходило, придворные шмяки могли изготовить только плодотворные, но такие неполезные для здоровья одинаково также полезные для тела и души, грибовые суги. Долго задерживаться при том дворе было небезопасно, и ребята неспешным шагом покинули мастера Глука и его породных.

Что могло их дальше ожидать не мог представить никто, представилась их глазам разноцветная палитра Нагишотов, не маленькой очень вразумительной толпы почитателей Наги без Нажи, древнего искусства врачевания и прочитания. Словно неведомые призраки блуждали они толпами сквозь толпу, останавливаясь для прочитания и двигаясь дальше по велению главного искусствоведа по дорожке Заметей, незатейливых служанок самой природы. Задержались ребята ненадолго и в этом пристанище, чтобы выложить свой путь искренностью и властительностью подвластной только их природе пробуждения.

Много единиц времени и пространства преодолели они, прежде чем оказаться на вершине того, без чего не зазвучит “Олаха” их мелодичного слуха и голоса.

Заги: Миктон на ататаракционе.

Самри: Он тоже.

Рики: Кто.

Самри: Не знаю.

Кима: Издалека.

Заги: Переводи.

Самри: По первым.

Рики: Где.

Кима: Почти.

Самри: Можно.

Рики: Можно.

Заги: Сосредоточенно.

Кима: Сильно.

Миктон: Больно.

И юные зрители стали проникать столь дивным представлением, что захватывало их в свои незримые сети. Вздымались апстилаты, небольшие канатоходцы выдувающие на ходу маленьких растущих лошадок на которых сверху напрыгивали воздушные резины; то там то здесь, мелькали янеоны, яркие моргающие потомки бананов, что как вершина горы, скатывалась к подножию вод и обмывающих своими брызгами всех любителей банана; выбегали и прятались в самих себя ацетки, прибегающие и расслабляющие всех на своем пути дивным ароматом незаменимой ауры-незапечатленной; выходили дободоны, ремесленники невиданной силы и отваги, что одним своим касанием могли превратить площадку в невиданных размеров летающую тарелку со зрителями-пассажирами на борту.

Лавка.

Погода как всегда стремилась показать свою немую красоту.

Лучи солнца сливаясь с воздушными массами образовывали незамысловатую паутину из чуть заметных пылинок, вздымаемых то вверх, то вниз воздушными массами. Не спеша прогуливались туда сюда чистоконечные масляные вкропления, слегка взъерошенные струями ниспадающего поблизости водопада. Земля пропитанная влагой улыбалась каждому встречному размытыми словно следы инопланетного вмешательства витееватывами формами, будто панцирь улитки задымился и хозяйка убранства неспеша покинула свой лагерь. То там, то здесь просачивались на поверхность средней наружности и внешности обитатели немногословного убранства.

Кротовидные хомята выбегали не обращая ни на кого внимания, и мчались словно унесенные ракетой в дальний космос своих предков; висложаберные переножки, так и стремились угостить каждого встречного, дальновиднознакомого своей в меру дышащей манерой передвижения; переменчивые миллионщики бросали на всех свои заметные, переменчивые взоры, что даже у самого хорошознакомого с данным видом специалиста возникали сомнения в своих наблюдениях; плотоядные зубастики иногда выныривали на поверхость, чтобы озарить всех обитателей своей недавнозаточенной, прилежноухоженной шевелюрой, слегка свисающей и сразу подстрегаемой первыми рядами отточенных резцов; восторгающиеся умята переносили всю тяжесть надвигающегося перевоплощения на своих товарищах, громко рвущихся в бой и нескладно несущих всю небольшую томность собственного существования.