Дмитрий Шадрин - Картофельный обряд

– Тольку Кедрова. Вот кого! – Савелий недоверчиво и осторожно улыбался, словно только что из тех же местных новостей узнал, что сорвал джекпот в лотерею и не может поверить в такое счастье; оно просто не укладывалось в голове.

– Я у него Моцарта играл на званом вечере, – и, вспомнив тот вечер, Савелий тут же потускнел и понуро съежился. Насмешливый Моцарт диссонансом вклинился в «Вы принесли мне славу и счастье» и поставил Меркьюри на место, напоминая ложку дегтя в бочке меда.

Раньше от Меркьюри Савелия воротило. Когда Савелий слышал Фредди, то вспоминал женоподобное «Вологде – где». Но только не сейчас. Теперь душа Савелия пела бы и пела «Мы – чемпионы, мой друг». Если бы не насмешливый, язвительный Моцарт. Будь он неладен. Вот надо было ему выскочить как черту из табакерки.

– Земля землица дай картошке большой-пребольшой уродится, – пробормотала мать, как бы кланяясь ямке.

– Ты бы только видела его хоромы. Прямо музейные палаты какие-то. Одним словом: Барокко. Причем итальянское. Чего там только нет. А стол. Какой стол. Ты бы видела эти блюда. Деликатес на деликатесе. Тут тебе и лобстеры, и икра белужья, и икра осетровая, и пирог с мраморной говядиной, и пирог с осетриной, и рыба фугу, и, конечно, фуа-гра, и фриттату с лобстером, и соусы всякие. А уж о десертах я и не говорю… – дрожащий перекошенный рот Савелия наполнился слюной, и он непроизвольно сглотнул. – И подруга у него… словно с обложки «Плейбоя», – Савелий опять сглотнул, затуманенным от воспоминаний взглядом глядя на веранду, откуда доносилось « Это время победителей». – Живут же люди! – вздохнул Савелий, совершенно забыв, что Кедров уже не живет. Теперь Савелию казалось, что Меркьюри поет не ему, но Кедрову. Вот кто настоящий чемпион. – А ведь он мой ровесник. И не просто ровесник, он мой школьный приятель.

– И что? Он тебя так и не узнал? – догадливая Ева закопала очередную лунку.

– Конечно, не узнал, – горько усмехнулся Савелий. – Нужно ему больно меня узнавать.

– Да… – задумался Савелий и покачал головой. «Мне нужно идти вперед, только вперед!», – накручивала веранда, словно книга для пропащих и отчаявшихся под названием «Как добиться успеха и заработать миллион». – Как странно судьба распорядилась. Кедров ушел так далеко, что дух захватывает. А я остался вот здесь… – Савелий обвел участок потухшим печальным взглядом, посмотрел на лопату, воткнутую в землю, и обреченно вздохнул.

– Да ты ему завидуешь что ли? – с прищуром и усмешкой кольнула Ева.

Савелий дернулся, как будто его ударили током, и весь вспыхнул.

– Зависть это грех, – буркнула мать в землю. Та одобрительно промолчала.

– Я?! Ему?! – растерялся Савелий, словно застигнутый женой врасплох за чем-то вроде мастурбации.

– Ты. Ему, – кивнула Ева, пронизывая Савелия испытующим острым взглядом.

– Зависть это грех, – проскрипела мать, глядя в лунку и подсыпая туда яичную скорлупу.

– И ты мама? – вскипел Савелий. – Ну, все. С меня хватит! Достало уже все это! – он пнул лопату, и она упала вдоль начатой грядки.

– А лопата-то здесь при чём? – спросила Ева.

– Притом! Я музыкант, а не… – он запнулся, ища слово поувесистей и задыхаясь, – Не батрак какой-нибудь.

– А я с твоей мамой выходит какие-нибудь? – усмехнулась Ева.

Савелий посмотрел на мать, потом на жену так, словно они были виноваты перед ним, но не хотят ни себе, ни тем более ему в этом признаваться. Он раздраженно махнул рукой.

– Да что с тобой говорить, – он направился в дом, топча рассаду, цветы и сердито бормоча себе под нос. И вот он поднялся на веранду и исчез за дверью.

– И без него обойдемся, – вздохнула Ева.

Анастасия Ростиславовна одобрительно кивнула.

– Пусть отдохнет. А то он весь издергался, – сказала мать Савелия, сочувственно поглядев на веранду.

Нахмурившись и покачав головой, Ева промолчала и принялась за работу, сосредоточенно и споро выкапывая и закапывая лунки.

Внезапно радио смолкло. В доме визгливо зарыдала скрипка. Это Савелий взялся за Гайдна.

– Ну, началось, – передернувшись, Ева поморщилась и закопала лунку так поспешно, словно в ней вместо клубня, были жалобные всхлипы скрипки.

А ведь было время, когда Еве нравилось, как Савелий играет. Ева прислушивалась к его скрипке. И та утешала и подбадривала: «Все еще сложится. Надо только набраться терпения». И Ева надеялась, что Савелий еще себя покажет. И они наконец-то заживут по-человечески. Но потом с Овером все стало ясно. Теперь, чтобы не играл Савелий, скрипка только стонала и выла: «Дальше ехать некуда! Все кончено!» Ева перестала притворяться, что ей нравиться классика и вернулась к Лепсу, Киркорову и Билану. «Рюмка водки на столе» была милее всех квартетов Моцарта.

Ева сердито посмотрела на дом, где рыдала скрипка, которую терзал Савелий. Гайдн запнулся, словно испугавшись взгляда Евы. Савелий попытался продолжить, но Гайдн – ни в какую. Скрипка болезненно взвизгнула и смолкла. Из дома выскочил Савелий с перекошенным бледным лицом, уперев локти в живот и согнув руки. Дрожащие ладони и растопыренные скрюченные пальцы он повернул к небу, словно пытаясь определить, идет ли дождь.

– Что с тобой? – встревожилась мать.

– Что и следовало ожидать! – в отчаянье воскликнул Савелий.– От лопаты мои пальцы совсем одеревенели. Это не пальцы, а какие-то… клубни. Вот как я буду завтра выступать в филармонии? А? Будь проклята ваша картошка!

– Не говори так, – мать побледнела.– Она же обидится.

Савелий что-то буркнул и метнулся в дом.

Мать Савелия посмотрела на Еву, словно ища у нее поддержки. Ева снисходительно и успокаивающе улыбнулась.

– Не обращайте внимания, – сказала Ева. – Вечно он из мухи делает слона.

Мать печально вздохнула и покачала головой, мол, кому, как не ей, знать об этом.

– Ну что продолжим? – Ева одним махом выкопала лунку. Мать Овера бросила туда яичную скорлупу и картофелину.

– Картошка-картошка не дай нам протянуть ножки. Вырасти большая, животы наши ублажая, – пробормотала Анастасия Ростиславовна.

– Аминь, – сказала Ева и закопала ямку.

Овер – скрипка, Наталья Рослик – скрипка Максимильян Плохово – альт, Анна Бауфал – виолончель исполняли струнный квартет №2 опус 76 Гайдна. Слушатели сидели в шахматном порядке и изредка обстреливали сцену филармонии глухим покашливаньем, словно собираясь что-то сказать, кому-то возразить. Тому же Гайдну что ли. Овер невольно прислушивался, и напряженно ждал этот кашель.

Взвинченный, весь на нервах Овер боялся сфальшивить, случайно схватить не ту ноту. От страха и перенапряжения он ничего не чувствовал. Савелию все еще казалось, что вместо пальцев у него картофельные клубни. А вместо скрипки – штыковая лопата…