Александр Сороковик - Гроза. Рассказы о любви

При всём очаровании предыдущих полотен, детства и юности их героинь, женщина с третьего холста олицетворяла не просто жизнь, а всю её полноту, продолжение рода – то, ради чего живут люди на этой земле…

Вера Аполлинарьевна наблюдала за мной с едва заметной улыбкой на губах, но улыбка эта относилась не ко мне, а к воспоминаниям о счастливом времени, которое прошло и уже никогда не вернётся.

– Простите, ради Бога, – я откашлялся, – вы продаёте эти картины?

– Как вам сказать, – задумчиво ответила женщина, – раньше я не думала об этом, не хотела расставаться с ними, но пришло, наверное, время. Мне осталось недолго, и я не хочу, чтобы после моей смерти они попали к чужим, холодным людям. После того, как умер Боренька, у нас больше не было детей, а друзья все ушли вслед за Павликом. Пусть лучше его картины живут у вас…

Она назвала какую-то смехотворную сумму, а я спросил, когда их можно будет забрать. Она пожала плечами:

– Забирайте хоть сейчас. Я помню их сердцем, мне не нужно видеть оригиналы.

Я попросил её подождать буквально полчаса, чтобы найти ближайший банкомат и снять деньги. Она согласилась: «Да, я как раз успею с ними попрощаться!»

Вскоре я уже упаковал прекрасные полотна, хотел вручить Вере Аполлинарьевне гораздо больше денег, чтобы хоть как-то приблизиться к реальной стоимости картин. Но она покачала головой, и отодвинула от себя лишние банкноты:

– Не надо, Костя, мне столько не понадобится.

– Но я не могу, ведь они стоят дороже, гораздо дороже, а деньги эти у меня далеко не последние.

– Нет-нет, не стоит…

– А давайте так сделаем, – осенила меня мысль, – я оставлю вам свой телефон, и если вы передумаете, или просто понадобятся деньги, вы мне позвоните!

На этом мы и расстались. Последующие дни я любовался своим приобретением, вспоминал удивительную встречу, но постепенно мною стали овладевать иные мысли. Было совершенно ясно, что художник изобразил на этих полотнах свою жену, только осталось непонятным, была она такой в жизни, или только в его воображении.

Но почему он хотел назвать свой триптих «Времена года»? Ведь мало того, что здесь собственно два сезона – весна и лето, его разные периоды. Даже сюжет с женщиной на третьем полотне показывал в лучшем случае июль. Почему отсутствуют осень и зима? Мне очень хотелось прийти к Вере Аполлинарьевне и спросить её об этом, но что-то меня останавливало: свой телефон она мне не оставила, а приезжать без звонка я считал неприличным.

Однажды мне посчастливилось купить совершенно незнакомое издание стихов того же Мещерского. В дешёвой бумажной обложке, потрёпанная книжица издания 1925-го года, тираж – 50 экземпляров.

Как следует, я рассмотрел его только дома, благоговейно переворачивая ветхие страницы, улыбаясь знакомым строкам, изредка радуясь находкам – новым для меня, никогда не читанным стихам. И вдруг, в самом конце я увидел стихотворение «Жизнь». Перечитал его раз, другой, третий. Несомненно, Бестужев писал свой триптих под его влиянием! Таких совпадений просто не бывает!

Но сюжетов в стихотворении было четыре! Значит, должна быть четвёртая картина! А может, Павел не успел, или не захотел её писать? Я решительно поднялся, чтобы ехать к Вере Аполлинарьевне прямо сейчас, наплевав на приличия, но вдруг затренькал мобильник, высвечивая незнакомый номер.

– Костя? – мне показалось, что голос вдовы Павла Бестужева постарел на десяток лет. – Костя, простите меня ради Бога, но вы не могли бы приехать ко мне прямо сейчас? Если можете, то не спрашивайте ничего, а просто приезжайте.

Я тут же вызвал такси, прихватил все наличные деньги, имеющиеся в доме, и помчался по вечерним улицам к дому Веры Аполлинарьевны. Та действительно постарела за эти несколько дней, голос по телефону меня не обманул. Она остановила все мои попытки заговорить, и тихо произнесла:

– Костя, я должна вам признаться в невольном обмане. На самом деле, Павлик написал тогда не триптих, а тетраптих. Да, есть четвёртая картина, наверное, это «Осень». Он написал её чуть позже, но я эту работу так и не увидела: незаконченные полотна Павлик не разрешал смотреть, а потом сказал, что картина не получилась, и он её уничтожил.

Вчера я нашла её, он спрятал полотно в самый дальний уголок, словно не хотел выпускать на свет Божий. Я очень скоро умру, не успею войти в образ – она кивнула в сторону полотна, властным жестом остановила мои возражения, – и хочу, чтобы весь тетраптих был у вас. Хотите – выставляйте его, хотите – любуйтесь сами. Только одно условие – не продавайте.

Я лишь кивнул, понимая всю пустоту слов, не в силах отвести взгляд от четвёртого портрета. С серого, холодного холста на меня смотрела старуха с морщинистым, высохшим лицом, седыми волосами под платком. Она сидела в комнате, или, скорее, в горнице, возле стены, увешанной размытыми фотографиями и образами.

Жилистые натруженные руки сложены на коленях, взгляд спокойный, глубокий, величественный. И при этом всё вокруг засыпано сухими жёлтыми листьями. Они лежат на полу, на мебели, и даже на её руках – скрученные, ломкие, мёртвые.

А сама она, несмотря на морщины и какую-то неземную отрешённость, уже погружающаяся в мудрость Вечности, была той самой девчонкой, бегущей по саду, юной красавицей, летящей среди деревьев, зрелой мадонной, украсившей наш мир своим явлением.

И тогда я вдруг ясно понял, почему художник прятал эту картину от любимой. Он словно проник в будущее, написал портрет, который должен был со временем стать ликом той усталой старой женщины, что дарила мне сейчас это полотно. Художник-провидец, ушедший раньше той, которую так любил, но заглянувший на много лет вперёд, и ограждающий её от этого ненужного знания…

– Юрий Мещерский. Стихотворение «Жизнь». После его прочтения ваш муж написал этот триптих, а потом и четвёртый портрет, который никогда не показывал, так? – я словно сорвал покровы с прошлого, вернул и себя и свою собеседницу на много лет назад.

– Вы правы, – Вера Аполлинарьевна совершенно не удивилась, – я не зря выбрала именно вас. Но откуда вы узнали? Это стихотворение напечатано только в одной маленькой книжечке, у нас был экземпляр, но он исчез куда-то, а больше я его нигде не встречала… И даже не могу вспомнить сейчас все строки…

Я вытащил из кармана захваченную по какому-то наитию книжку, раскрыл на нужной странице, и прочитал вслух это стихотворение:

На заре играешь с первым солнцем,

Чьи лучи исчёрканы ветвями

И цветов слетающих червонцы

Ловишь неумелыми руками.

В небе, до гудения бездонном,

Следуя пчелиною тропою

Облаков неспешные колонны

Поднимают властно за собою.

Но оставшись, скован притяженьем,