Николай Бизин - Как вернувшийся Данте

Золотые логосы – единственное, что не позволяет считать виртуальную реальность именно преисподней (древнеиудейским шеолом); золотые логосы – единственное, что подтверждает возможность добра в этом (отданном злу) мире; единственное!

Потому мне и нужен образ «вернувшегося Да ’нте»: единственный – сумевший (посредством проводника и поэта Вергилия) из-мыслить такой личный шеол, в котором нет логосов (и добро – вообще не существует), а потом пришедший назад; именно наглядность такого примера (а так же то, что после своего путешествия Алигьери мог увидеть уже здесь) представляется мне ключевой в свете вышеперечисленных задач.

Задач. Среды. Воскресения.

Представьте. Как (у)видеть. Сущее.

Понять. Что всё остальное – не существует нигде и везде присутствует (как неуловимая виртуальность – майя, кажущееся); но – не менее ключевое: отчего мной выбран именно этот момент, а не бесконечное количество других атомизированных времён? И вот (посреди всего «этого») – человек пробудился от сна.

Того самого, который полагают малой смертью. Малым инструментом «извлечения человека из человека». Причём (при всём) – пробуждение сразу же стало субъектом (персонифицировалось); причём (при всём) – пробуждение даже улыбнулось несколько злорадно.

Оправданием зло-радства (языческие боги, известно, люты и радостны) мог послужить тот факт, что помянутое мной пробуждение (как персона) оказывалось весьма ветхозаветным (то есть евангельским – персонифицировано-лазаревым быть не могло); итак (а как иначе?) – произошло про- до -лжение бес-конечной истории.

Которая (так или иначе) – только лишь отразилось в дождевых лужицах Санкт-Ленинграда.

А так же (так или иначе) – реально воплотилось во древнеегипетском граде Мемфисе (быть может, посреди тамошнего лета – порассыпанной всюду Леты); итак – и Санкт-Ленинград года 199… от Рождества, и Мемфис – который до Рождества (не будем прилепляться к точной цифири).

Кстати – о Рождестве (умереть и проснуться).

Малая смерть. Пробуждение из сно-видения (со’бытие – и до, и после): восставший ото сна герой не явился перед нами столь же соверше’нен, аки Сын Человеческий; но – всё же сыном царя он всему местному мирозданию (и народу, и миру) являлся: был он сын младшей жены самого фараона.

Разумеется, он был (или казался) прекрасен. Именно для него (такого прекрасного) – Чёрное Солнце взошло над Мемфисом; Чёрное Солнце взошло – и царевич (сын бога живого) пробудился в застенке (в полной темноте).

То есть (там и тогда) – когда любое человеческое зрение ока-зывалось бес-сильно; именно (там и тогда) – если бы зрение было способно преодолевать преграды (а ведь сие даже богам едва ли полностью по плечу), сын царя нам бы виделся и высок, и прекрасен.

Это был бы (внешне – как если бы мы видели и весь его рост, и всё его «египетские» души ) – молодой мужчина, обликом почти титанический и могучий; и всё же – сейчас мы его с трудом разглядим и очертим (определяя в трёхмерности плоского глобуса), да и то лишь по теням от Чёрного Солнца.

А вот с описанием всех его древних душ мы (со всеми нашими якобы со -ври’менными нам душами) немного помедлим: до -ждёмся совпадения событий (и в двух помянутых градах, и во всех умалчиваемых временах).

Итак – человек (в человеке) пробудился, причём – не сам по себе, а посредством лазаревой субботы (размышлений о Боге): итак – сына царя – разбудили.

Хотя (а мы всё ждём совпадений) – разбудить человека (в человеке) могли бы попробовать (и хотели бы мочь) не только в Древнем Египте.

Ведь (того или этого) человека уже не раз и не два так и не раз-будили – и в Санкт-Ленинграде, и в орфеевой Древней со -мнамбулической (где-нибудь в пред-сказательных Дельфах) Греции. И гильгамешевом Междуречье (во граде клинописаний и шаманских камланий Уруке).

Наконец – (со’бытия) почти совпадают: мы почти что «на-ходим» искомого человека в тогдашнем Египте; итак – человек пробудился, ибо – его разбудили:

Сейчас (то есть – в «его» древнем сейчас, ибо – сразу признаюсь: есть и другое «его» воплощение – в Санкт-Ленинграде) видом человек этот связан и брошен на пол некоего ещё не определённого нами застенка; презрев тьму, всё же признаем, что он строен фигурой, в коей все составляющие его бессмертной души чудеснейше соединены с уязвимою плотью; какие части его человеческой (слишком человеческой) души действительно бессмертны, а какие не совсем бессмертны – не суть; но – телом мужчина кажется молод и даже красив, хотя сейчас на лице его смятение берется с врожденным достоинством

Таковы, впрочем, все люди. Ведь по своему все они цареубийцы. Это и есть пробуждение от смерти в бездне пре-исподнего прошлого.

Но! Одновременно! С этим древним пробуждением! Произошло ещё одно – более близкое нам: в Санкт-Ленинграде, где (одномоментно с Мемфисом) Чёрное Солнце восходило для человека по имени Цыбин.

Случалось это восхождение по - над самым центром города, по-над улицей Казанской и двором дома номером то ли 7, то ли 8, то ли 9, то есть совершенно неподалёку и над (то есть – по-над адом) знаменитого Собора.

Поскольку помянутый Цыбин являлся серийным убийцей (этим – ничем не отличаясь от древних царей и могучих героев), он действительно (лишь увидев предвестника своей мировой катастрофы – Чёрное Солнце) мог бы сразу же поспешить в Собор к вечерней или утренней исповеди и испросить отпущения грехов; но – нет!

Ведь смотрел он (серийный душегуб) сей-час не на небо, а на сию-минутную землю. А всё потому, что был он откровенный душегуб по уму (и этим ничем не отличался, к примеру, от доблестных народовольцев), ничего покаянного с ним не могло приключиться: мы (из нашей с ним общей истории) давно извещены, что для «надуманного человека» возможно лишь углубление бездны.

Впрочем – этим он (надуманный человек) для нашей частной истории и превосходен.

Ведь и само это странное (им самим для себя придуманное) имя его словно бы произошло от другой (не православной и не языческой) сути: безликая энергия ци (пти-ца, вылупившаяся из яйца мироздания); именно надуманность и сроднила его с богоборцами-разночинцами века ХIХ-го; причём – роднила сильно отчасти (не по части плоти, и не частью души); но (всё же) роднила – предназначением (почти что кармой).

А вот что связывало его с помянутым ранее египтянином, так это (магическая) подмена смыслов и (наглядная) перемена имён: ведь и царевича (сейчас – безымянного), до последнего времени звали по имени! Теперь же (после подмены имён) стали звать именно «отсутствием» всяких имён.

Здесь важен вопрос: куда (и кого) этот зов пустоты увлекает (и в Мемфисе, и в Санкт-Ленинграде)? Примечательно – оба эти персонажа (и в Мемфисе, и в Санкт-Ленинграде) полагали себя пустоте противостоящими; разве что – оба они к её помощи прибегли (полагая, что убегают от неё – как будто можно избегнуть того, что везде: и вовне, и внутри всего); но – не только поэтому они в гамме данной истории столь созвучны.