Александр Гельманов - Древо прошлой жизни. Том I. Часть 1. Потомок Духа

– Может ли человек на земле пользоваться полным счастьем?

«Нет, потому что жизнь была дана ему как испытание или искупление».

– Дано ли человеку постигнуть закон Божий?

«Да, но для этого одного существования недостаточно».

– Так, стало быть, душа проходит несколько телесных существований?

«Те, которые говорят вам противное, хотят оставить вас в неведении, в котором сами находятся. Это их единственное желание».

– Где начертан закон Божий?

«В совести».

Книга Духов

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВМЕСТО ПРОЛОГА

(за десять лет до событий)

Задыхаясь, мы бежим вдвоём по пологому склону, взявшись за руки. Впереди высокий обрыв, отвесно спустившийся к изгибу реки. Справа – замок, самую высокую крышу которого видно с этого берега. Нас догоняют вооруженные всадники, одетые в рыцарские доспехи. Один из них поднимает меч и кричит: «Хватайте их, отрезайте им дорогу к лесу!» Я тоже кричу или зову кого-то. Солнце слепит глаза, жарко. Жарко от бега, но бежать, уже некуда — лес отрезан, нас теснят от него, и скоро в спину упрется острый наконечник копья. Слышно ржание коней, конский топот и стук сердца. Двух сердец. Не сговариваясь и продолжая крепко держаться за руки, мы вместе с кем-то прыгаем вниз со скалы, и я кричу. И сам слышу чей-то крик. Кони преследователей остановились у самого края пропасти, чуть не сорвавшись в неё, а мы оба летим вниз головой. От необычной лёгкости в теле захватывает дух, но почти сразу она прекращается. Что-то невидимое давит со всех сторон, и все кончается. Я ощущаю явную тяжесть и задержку дыхания, будто стою у рентгеновского аппарата и выполняю просьбу медсестры. Но больше ничего не вижу. Слышу только тишину и тут же просыпаюсь. И снова забываюсь в тревожном сне уже до утра.

– Сашенька, сынок, вставай. Опоздаешь на занятия, – будит меня мама.

– А пускай Алексей не стучит под Высоцкого своими гантелями как абориген в бубен. Топает каждое утро как Кук на берегу. Мне будильника хватает, – ворчу и ворочаюсь я. И как миллионы людей в этот час ищу на ощупь свои тапочки. Главное сначала сунуть ногу в правый и тогда, может быть, меня не спросят на семинаре по истории Cредних веков. Потому что я студент, а студенты должны отмечать день взятия Бастилии и другие праздники, чтобы лучше помнить их на экзаменах. Так вчера говорил Славка Петельский, который додумался сделать русско-французский коктейль из коньяка «Наполеон» и водки «Пётр I». Правда, налицо была историческая неувязочка по времени, смешение стилей и эпох. Но зато на закуску было украинское сало, которое прислали кому-то в студенческом общежитии. Наверно, оба напитка были мерзкими палёными самозванцами. О-о-о! «История не может быть другой, но мы другими быть обязаны», – как верно сказано.

В комнату с полотенцем на плече заглянул брат.

– Доброе утро!

– Доброе утро, капитан! Или пока я спал, ты уже стал майором? Но все равно, тебя ждет плац.

– Чего ждёт тебя, вчера сказал отец перед отъездом в командировку.

– Тоже плац?

– Кирзовые сапоги. Если бы ты поторопился, мы бы вместе вышли из дома.

– Я догоню тебя. И перегоню как Хрущев Америку.

Из комнаты по-прежнему доносился магнитофонный голос Владимира Высоцкого, которого любили в нашей семье. Он уже спел «Утреннюю гимнастику», потом «За что аборигены съели Кука» и теперь слышалось: «…удобную религию придумали индусы, – что мы, отдав концы, не умираем насовсем».

В этот день на семинаре я получил пятерку. После занятий передо мной опять предстал Славка и уведомил, что подошёл еще один исторический праздник. Он был круглым отличником и знал все праздники.

– История развивается по спирали, – многозначительно добавил Петельский.

– А есть ли в этом какая-нибудь историческая необходимость?

– Есть. У хозяина сала теперь появилась горилка с плавающим перцем. Фирменный закордонный подлинник. Еще запорожцы пили перед тем, как написать письмо турецкому султану. Исторический факт.

Оставалось только вернуться туда, где ещё было украинское сало. В этот раз оно было съедено вместе с плавающим перцем до конца, но мой сон повторялся еще три последующих ночи.

Это было время, когда вся наша семья жила в Одинцово. Мама работала учительницей, а отец и брат были людьми военными. Мы переехали сюда из Сибири, где я родился. Моего отца перевели под Москву к новому месту службы как раз в тот год, когда брат поступил в военное училище. А ровно через десять лет и я был принят на первый курс одного из столичных вузов. Вдохновлённый получением исторической специальности, я писал стихи, не спал по ночам во время зимних и летних сессий, влюблялся и думал, что так будет всю жизнь или, по крайней мере, неопределённо долго. Но кто бы из вас, будучи первокурсником, стал специально вбивать себе в голову, что так не бывает. Никогда и ни у кого. Кто бы из вас, пошедших в первый класс перед самым началом перестройки, стал особенно удивляться переменам, происходящим без конца и края? И кто бы из нас в это время, слушая лекции некоторых профессоров и доцентов, мог увидеть за некой печатью озабоченности и задумчивости нечто посущественнее вечных бытовых проблем?

В школе мне труднее давались точные науки, но всегда вызывали интерес такие предметы, как история с географией. Я подражал молодому Индиане Джонсу и постоянно таскал в кармане компас. С детства я был готов часами рассматривать глобус или любые карты вплоть до контурных и читать книги по истории, особенно, древней и средневековой западной и менее всего по новейшей. Будто на подсознательном уровне я понимал, что исторический период предпоследнего века будет не раз переделываться, переиначиваться. Но, учась в школе, я ещё не знал, что достаточно каких-нибудь двухсот лет, чтобы «во благо народа» беспрепятственно и безнаказанно переписать до неузнаваемости любую суть исторических событий целого государства, и народ не заметит такой подделки. Иногда, как это случалось со Второй Мировой войной, на это требовалось гораздо меньше времени. Но «чистописание» кому-то необходимо постоянно, а общество и государство по большому счёту никогда не извлекают уроков из своей истории. Одни не могут, другие не хотят, а третьим это на руку. «Свернули» же критику культа личности Сталина при Брежневе, сменившем Хрущёва, – и в учебники истории не попала даже часть полуправды. А то, что попало, было облечено в выверенные сотню раз формулировки мастеров эпистолярного жанра.

Когда мне пришлось выбирать, кем быть и куда идти учиться, я ещё не понимал, что учебники по истории пишутся людьми, предлагающими называть планеты солнечной системы именами своих вождей. Раньше историки состояли, как бы, на госслужбе, поскольку им всё предписывалось государством. А государство, как известно, это «я» или «он» и никогда не «мы» или «они», даже если при этом «я» учреждался какой-нибудь хурал или сенат. Это «я» могло, например, указать, кого надо ругать, кого ругать нельзя, кого ругать, но мало, а кого ругать всё время. Или, кого следует поругать легко, но так, чтобы впоследствии, если понадобиться, можно будет поругать посильнее, и чтобы из-за этого не пришлось переписывать исторический момент, значительно превышающий возраст долгожителя из книги Гиннеса, да так, что потом и мудрые профессора с дотошными аспирантами не разберутся, кто есть кто? Ну, с народом проще – ему подскажут по радио.