Юрий Быков - На светлой стороне

– Решётка – это, Жанночка, тюрьма, а ты только в «обезьяннике» посидела, – уточнил Натыкин. – Но всё равно: ты храбрая! Говорят, и в драке участвовала?

– Ещё как! – подтвердила Вероника Витальевна.

– Мне бы без Жанны совсем туго пришлось… – с нежностью глядя на неё, добавил штабс-капитан, у которого чернела ссадина на скуле и заметно распухло ушибленное ухо.

– А знаете что? Пойдёмте все ко мне! – предложила Вероника Витальевна. – Я живу отсюда в двух шагах. У меня бутылочка шампанского есть, отметим! Завтра ведь суббота!

– Уже сегодня, – поправил её Козличенко.

– Тем более. Никому же на работу не надо?!

Все, включая Козличенко, многозначительно переглянулись.

– Никому, кроме нас с Жанной, – ответил Натыкин.

– Анто-о-н! – распевно протянула Жанна. – Первая экскурсия только в три часа дня! Пойдём, ничего страшного не случится!

– Какая экскурсия? – удивилась Вероника Витальевна.

– Обычная. Мы музейные работники!

– Музейные работники?

– Да. Они, между прочим, тоже, – кивнул Антон на брата и сестру Батищевых. – Но у них завтра выходной.

– Что? Что это было? – улучив минуту, надвинулся Натыкин на Настю.

Штабс-капитан и Жанна плыли в тихом танце (человеку, ещё в юнкерской молодости обученному бальным танцам, освоить современный «медляк» не составило никакого труда), Вероника Витальевна и Козличенко пропадали на кухне, наверно приготовляя чай.

Настя сидела в углу дивана, молчаливая, обречённо-согласная на разговор.

– Это было колдовство… – повернула она к Антону лицо.

– Я так и подумал, – усмехнулся он как небылице, а на самом деле защищаясь от догадки, что это правда. – А ты, наверно, ведьма…

– Да… – промерцали в полумраке её глаза.

От этого признания всё в голове Натыкина встало на свои места. Он разом успокоился, а в кровь его даже вбрызнулся какой-то духоподъёмный гормон.

– И, знаешь? – смерила она его взглядом. – Мне это совсем не страшно. А тебе?

– Ни капли! – улыбнулся Натыкин глуповатой, как ему показалось, улыбкой. – Честное слово!

– Это замечательно… То есть ничего замечательного нет. Я сама только недавно поняла, что происходит. Во мне появляется вдруг другая женщина. Греховная вся насквозь, чувственная, бесстыдная, искусительная… А нравится ей быть такой не из сладострастия, а из какого-то недоброго озорства: вот захочу и будет так! Она безудержна в желании играть судьбами и обстоятельствами! А хуже всего то, что, когда она появляется, мне необычайно хорошо! Неужели молодая вдова – это не я настоящая?

– Не знаю. Может, после всех этих метаморфоз ты и стала собой. Супруга-то Бог уберёг, не дал испить в полной мере…

Натыкин умолк, поняв, что хватил через край, а всё потому, что было у него на удивление легко на душе, даже как-то игриво.

– Прости, прости…

Настя молча улыбнулась, извиняя.

– Ещё чудесный дар тебе достался, – продолжил Натыкин. – Ну и получилась из тебя классическая ведьма…

Он подсел к Насте поближе:

– А ведь дар-то достался?! Как ты меня в генеральский мундир одела?

– Там рядом с военным ещё портрет гражданского висел. Так я хотела поначалу тебя в его виде представить. Решила, что, наверно очень большой начальник, раз в кабинете висит…

Натыкин опешил:

– Настя, ты о портретах в кабинете Решёткина говоришь?

– Ну да. Потом передумала: всё-таки Решёткин в форме, пусть уж и ты тогда…

– Господи, ты знаешь, чьи это портреты?! Президента и министра внутренних дел! Разве Фёдор Леонидович на этих своих лекциях не показывал портрета Президента?

– Нет… Не помню…

– Да… В общем, поздравляю, ты меня в мундир министра внутренних дел обрядила!

– Почему только обрядила? Ты и был министром внутренних дел… Как сейчас говорят, полная идентичность внешности.

– Одно могу сказать: спасла ты Решёткина тем, что передумала; мог бы человек с испугу и в мир иной отправиться!

– В самом деле, спасла?.. А ещё мы своих спасли… Всё хорошо, что хорошо кончается!

Настя положила ладонь на руку Натыкина и слегка её пожала.

– Орест Сергеевич, вы пишете меня в четвёртый раз, – говорила Лариса Дмитриевна, позируя художнику. – Уже статьи появились, будто у вас была некая муза. Всё пытаются установить её личность. Правда, связывают поиски с московским периодом вашей жизни. А до Зуевска, – засмеялась она, – никак не доберутся!

– Но вы же знаете: здесь я только родился и окончил гимназию, ну, помер ещё в последний приезд, а писал-то я в Петербурге и Москве… Голову немного правее… Нет, не так…

Он отложил кисть, подошёл к Ларисе Дмитриевне, тронув её подбородок, повернул лицо к окну, но пальцы не убрал.

– А муза… – обвёл он взглядом светлый лик счастливо улыбающейся женщины. – Она у меня есть!

К Ларисе Дмитриевне склонился неловкий большой человек, но его неуклюжести она не замечала, видела только безмерно добрые, любящие глаза, а потом почувствовала пухлые, пахнущие табаком губы…

Вот так: нежданно-негаданно развеялся морок её отношений с Ениколоповым. Самообман, прикрывавший неприкаянность, пустоцветие уходящих лет, пригибал тяжёлой ношей, не давал взору оторваться от земли, тогда как над головой было ликующее голубое небо. Теперь она не отводила от этого неба глаз, а с него склонялось к ней чудесное толстое лицо.

Лариса Дмитриевна любила и была любима. Фраза банальна, но такова она именно потому, что в ней заключена формула счастья. Да, да, есть и другие формулы: про то, как «с удовольствием идти на работу, и с радостью возвращаться домой», про «понимание», про «заниматься любимым делом»… Счастье многолико. Но для Ларисы Дмитриевны главной формулой была про любовь (а только ли для неё?).

Чего не сказать о Савойском. Ну, а если и сказать, то непременно ещё добавить: «заниматься любимым делом». Для творческого человека это не только счастье, но и условие выживания.

И как любой творческий человек Орест Сергеевич, а был он выдающийся художник, конечно же, не мог стоять на месте.

Ранее уже упоминалось, что у него появился интерес к жанровой живописи. Картина, с которой он хотел начать своё возвращение в искусство и от написания которой его отговорили, должна была называться «Выход». На ней предполагалось изобразить сцену кабацкого кутежа, что было, видимо, навеяно его последним прижизненным загулом или, согласно терминологии «Очарованного странника» Н. С. Лескова, – «выходом». Следующее обращение к этому жанру состоялось уже позже, когда был запущен процесс написания портретов и пейзажей. Полотно отражало насущную действительность и называлось: «Сотрудник ДПС оштрафовывает невиновного водителя». Разумеется, это произведение не подлежало обнародованию в авторстве Савойского. Прибегли к псевдониму Зуев, что оказалось совершенно бесполезно, ибо полотно было оценено специалистами как малохудожественное.