Александр Строев - Штукатурное небо. Роман в клочьях

– Павел Исаевич, вы спите?

– А как вы думаете, возможно спать, когда вы бесперечь перебираете в кармане ключи?

– Да, я тоже никак заснуть не могу! Уже часа три ворочаюсь, мысли разные в голову лезут. Знаете, последняя какая во лбу стучится? Какова должна быть степень погрешности одной из параллельных прямых, чтобы они пересеклись в результате?

– Что вас занимает? Удивительно! Вам-то это зачем?!

– Не знаю, но спать не дает. Вы ведь тоже на меня жалуетесь, а сами шуршите в темноте страницами. Что там в потемках-то разобрать можно.

– Да и при свете не разобрать ничего. Бог знает, во что нашу библиотеку превратили – обложек нет, страницы местами по целым главам вырваны. Чего герой хочет, к чему он стремится, что, в конце концов, его ждет?

– Всех в конце концов ждет одно и тоже. Так что осените себя крестным знамением, повернитесь на левый бок и засыпайте.

– Да не смогу я все равно, грустно мне…

– Грустно-то от чего?

– Вот с чего жизнь человека начинается. Чем он, так сказать, полон в самом начале?

– Он полон любопытства, интересов, надежд, веры в то, что все у него не как у других в жизни получится, что встретит он первую любовь и с нею рука об руку до конца дней своих дотянет. А к чему он в середине жизни приходит? К отчаянию, опустошению, желанию начать все заново, не отвлекаясь и не размениваясь по мелочам. Проклинает друзей, родных, близких, пытается все стереть из памяти, суетится лет десять, потом понимает, что дров наломал, и как оно было-то раньше лучше, чем сейчас складывается. Но пути назад уже нет, да и силы уже не те. Верно?

– Верно.

– Так вот этой софистикой, а с позволения вашего сказать – дребеденью мы уже не раз и не два с вами занимались, и ни к чему это нас не привело. Я вот на днях мальчика одного встретил.

– «Чего ты хочешь, мальчик, – спрашиваю. – Любое желание твоё исполнить могу». И знаете, что мне мальчик ответил? – «Хочу, чтобы пенсия поскорее наступила, чтобы… выплачивали!» Вот она – правда жизни, Павел Исаевич.

– И что же вы сделали?

– Кошелек ему отдал, чтобы пустомелей не оказаться. Ничего людям не надо. «Еда, да сон – вот цель заветная…» – или как там правильно? Ну, еще удовольствия плотские – это я опускаю. А если кому что-то и надо, то это извините меня за грубое слово – нонсенс. И все равно – трагикомедия в результате. С единственной разницей, что сам все это себе устроил и пенять не на кого. Вот от этого, наверное, можно получить какое-то удовлетворение.

– Ну, вас и прорвало, Петр! То бывает неделями, месяцами молчите. Открыли ворота – закрыли ворота. А тут – на тебе. Я все-таки каждую новую книгу с полки с новой надеждой беру. Не все так просто, как ключ в замочной скважине – сунул, вынул и пошел! Судьба – это, все-таки, загадка, что ли какая-то.

– Ладно. Не нам с вами рассуждать об этом, вы всего-навсего библиотекарь, я сторож и все что нас объединяет – общее отчество, Павел Исаевич. Ловите спички, зажигайте свечку, все равно, чувствую, не спать сегодня… Ну, что вы молчите? Читайте дальше, что там у вас написано.

В конце 2001 года, в эпоху нам достопамятную, жил в Москве в студенческом общежитии Университета Дружбы Народов, раскинувшегося недалеко от метро в юго-западной части нашего славного города студент из республики Эфиопия. Точно произнести его имени не мог никто, поэтому называли его Владимир, к чему он и сам быстро привык, отчего, уж Бог весть. Во всей округе славился он гостеприимством и радушием. Соседи и однокурсники поминутно заходили к нему поесть, попить, поиграть в карты на небольшие, но все же приятные суммы. Некоторые даже уговаривали его уступить свою кровать для свиданий; тогда пешком он доходил до метро, спускался в подземку и часами уже отдавался изучению интерьеров, удивляясь воображению и восхищаясь трудолюбием белых людей, чего на своей родине не предполагал увидеть в ближайшее время. За год с лишним жизнь его приобрела привычный ритм и порядок – учеба, прием гостей, прогулки в метро или поход в музеи, но главное – изучение русского языка, чем во многом объяснялась его тяга к общению и желание раствориться в незнакомой, но притягательной белой среде.

В те редкие дни, когда гости не осаждали Владимира, он брался за чтение старой и доброй русской литературы и, как сказали бы наши современники, черт дернул его остановить свой взгляд на той классической когорте, к которой принадлежали Тургенев и Бунин со своими прописями наивной открытой и верной любви. Когда перед сном он откладывал в сторону книгу и гасил свет, мечты о бесконечных просторах, ручьях и березах одолевали его, звонкий девичий смех летал над подушкой, и кто-то в сарафане с длинной косой увлекал Владимира в лес, зажав его черные пальцы в своей, от волнения влажной, белой руке. Наутро он сидел на кровати, подперши ладонями лоб, и тихо смеялся, пока в дверь его не стучали первые визитеры.

Никто и не подозревал о тайной страсти Владимира. Она настигла его в первых числах декабря и ровно согревала, как тропическое солнце в условиях капризной и непостоянной русской зимы. Имя этой страсти было Марина Гаврилова. Владимир, в буквальном смысле слова, «достал ее из-под земли», встретив на эскалаторе ночью, когда возвращался из нового путешествия по паучьим лапам подземки, в свою теплую студенческую нору. Марина просто улыбнулась ему, он что-то ответил, она расхохоталась, это и решило исход дела. Владимир безнадежно влюбился. Уже на другой вечер они виделись вновь, и Владимир провожал ее до дома.