Ирина Мисевич - Куда уходят скалы. Книга первая

В поезде надвинул кепку на глаза и сделал вид, что сплю. Эх, сейчас бы стаканчик иван-чая, мне нельзя показывать Софье, насколько я волнуюсь. Если наш побег провалится, я обреку на гибель трех самых дорогих мне людей. Но и оставаться в Москве в ожидании ареста – тоже не выход из положения. Зверь не успокоится, пока не уничтожит меня, я – свидетель, я для него опасен. На каком-то полустанке купили чай да баранки, нельзя выделяться, надо мимикрировать, доехать до Пскова, а там пешком, не торопясь, добраться до нужной точки.

Вижу, как переживает Миша, понимаю, что его мучает. Когда наконец достигнем места, указанного в инструкции, в Пскове, постараюсь объяснить ему, что без него нам будет угрожать еще большая опасность. Мы должны быть вместе, несмотря ни на что, никто из нас не бросит свою семью, столько уже прошли вместе, преодолеем и это.

Вот уже и узкая псковская улочка, маленький, неприметный домик. Нам открыла опрятная старушка, Миша спросил, сдается ли комната для семьи ученого, женщина впустила нас. Предложила натопить баню, выставила на стол чугунок с борщом и сковородку с картошкой, как будто ждала нас именно сегодня. У меня не было сил удивляться, дорога заняла трое суток, без сна и еды. Мы вымыли руки и набросились на еду. Уснули мы прямо за столом. Почему в этой крошечной избушке у меня возникло ощущение полной безопасности, защищенности? Необъяснимо…

Всю мою жизнь определил котел для плавки асфальта. Мы с пацанами, такими же голодными и оборванными беспризорниками, как и я, пытались там согреться. Чьи-то сильные руки, показавшиеся мне железными, вытащили меня оттуда. Это позже я узнал, что не только руки, он сам был «железным». Я пытался вырваться, но не тут-то было!

– Как зовут?

– Яцек! Пустите меня!

– Яцек?! Фамилия? Откуда?

– Из Вильно, фамилия Ковальский! Отпустите меня!

– Сколько лет тебе?

– Не помню, наверное, 11.

– А как же ты в Москву попал?

– Когда мамку убили, сначала пешком шел, потом к ребятам прибился, они на паровозах ехали в Москву, потому что здесь много хлеба, а хлеба-то и не дают нам. Если не отпустишь, дай хоть поесть.

– Идите все со мной, накормим всех. Так ты поляк?

– Да, но все смеются, когда по-польски говорю, и над именем Яцек смеются, поэтому зовут Яшкой.

Вот так я встретился с легендарным Дзержинским, он, узнав, что я его земляк, взялся меня опекать. Определил в детский дом рядом с Лубянкой, оказалось, что его сын – почти мой ровесник. Феликс Эдмундович часто забирал меня к себе домой, где мы играли с Яном. К Дзержинским приходили гости, я всегда внимательно слушал, о чем говорят взрослые, так надеялся услышать, что меня оставят в этой семье. Позже я понял, что у них была очень маленькая квартира, но тогда она казалась мне райским местом, я не хотел возвращаться в детский дом, мечтал, чтобы мне постелили на полу и разрешили остаться навсегда. Однажды мне повезло, я растопырил уши не зря! Феликс Эдмундович принимал товарища из Якутска, которого во время революции освободили из тюрьмы, он приехал в город и быстро занял руководящее место в партии. Они с Феликсом обсуждали, где брать деньги на развитие хозяйства в стране. Гость заметил, что в их краях, где золото буквально лежит под ногами, все решается проще, достаточно потрясти местное население, золото сами принесут, а уж у шаманов-то его, этого золота, вовсе не счесть. Я стал проситься отправить меня в те земли, я хочу покататься на оленях, на собаках и привезти в Москву много золота, пусть и у нас будет, а то что он хвастает! Взрослые рассмеялись, но Дзержинский задумался. Когда провожал меня в детдом, сказал: «Учись, отправлю тебя в Якутск». Я мечтал о поездках в дальние края и о сказочных богатствах. От Железного Феликса я перенял метод, не простой, но действенный – всегда добиваться своего, чего бы это ни стоило. С детства в голову засело когда-то подслушанное: если люди мешают достижению светлой цели, надо убирать их с пути любыми способами, если предстоит убить 100 человек для счастья миллионов, нечего жалеть эту сотню. Мальчишкой я свято верил в то, что, как только разбогатею, никто не посмеет дразнить меня! Я буду жить рядом с Дзержинскими, у меня всегда в доме будут пироги, и все будут бояться меня.

Не знаю, сколько мы проспали сидя, разбудила нас хозяйка. Познакомились, ее звали Надежда Карповна, она отправила нас поочередно в баню, сначала женщин, потом мужчин. Пока мы с Верой, раскрасневшиеся и переодевшиеся в привычные нам чистые и красивые платья, пили чай, разговорились с домовладелицей. Дочь купца первой гильдии, красавица, завидная невеста, а затем счастливая жена и мать, конечно же, попала в жернова революции. То страшное время не щадило счастливых людей. Красные зарубили всю ее семью у нее на глазах, бедная женщина лишилась чувств, о ней просто забыли, варвары бросились грабить купеческое добро, так она и выжила. А когда очнулась, долго выла и молила Бога забрать ее. В таком состоянии нашел ее один добрый человек, сказал, что грех просить раньше времени о смерти, надо помогать таким же попавшим в беду, в этом теперь ее предназначение. Он и привел ее в этот чистенький домик с банькой во дворе. Секрет его был в том, что стоял он в центре цыганского поселения, никто не рисковал зайти в кольцо цыганских домов. Поэтому и было такое ощущение безопасности. Здесь и организовали перевалочный пункт для тех, кого можно было спасти из смертельных объятий Советской власти. Вот поэтому всегда в печке томился чугунок с борщом. Если не было гостей, Надежда Карповна относила еду цыганятам, те, как саранча, налетали и сметали все, радостно было смотреть на их чумазые рожицы.

Хозяйка удивила нас, достав с чердака фотоаппарат, каждого сфотографировала для новых документов и удалилась, оставив нас отдыхать. Теперь мы поверили, что побег удастся, и провалились в сон…

Наутро я спросила разрешения выйти во двор, очень хотелось подышать слегка морозным, чистым воздухом, который, казалось, будто хрустит под ярким осенним солнцем. Надежда Карповна придумала занятие получше, велела нам с Верой собраться.

– Пойдем в дом к цыганскому барону, познакомлю с его матерью. У цыган матриархат, поэтому их старшая женщина будет разговаривать с тобой, Софья, как с главой твоей семьи, а Вера должна сопровождать мать и ухаживать за ней.

На улице я присмотрелась к ней, конечно же, только в темноте она показалась старушкой, это платок и горе в глазах сделали ее старше. Женщина поняла, о чем я задумалась, без всяких церемоний сообщила свой возраст: «Мы с твои мужем ровесники, мне 46». Даты рождения для паспортов мы еще вчера ей написали.