Сергей Бусахин - В плену иллюзий

– Боюсь, что настоящая, – насторожился я, – уж больно голос у старпома истошный – трагедией отдаёт. – После чего, быстро соскочив вниз и напялив шорты, открыл дверь в коридор, и тут же наша каюта стала заполняться едким, удушливым дымом.

Мы выбежали в коридор и, ничего не видя в сплошном дыму, который щипал глаза и резал глотку, бросились к выходу. Вместе с нами, давясь от кашля, бежал кто-то из команды судна.

– Совсем одурели, – прохрипел он, – додумались: дымовую шашку бросили для видимости!

– Какая тут видимость? Ничего не видно! – злобно буркнул в ответ Валера.

И всё же, стремительно двигаясь по коридору, как слепые, то и дело натыкаясь друг на друга, мы не осознавали всю трагичность ситуации, продолжая надеяться, что всё это не по-настоящему – игра взрослых людей под названием «учебная тревога». Наконец нащупав металлическую дверь, ведущую к трапу наверх, мы попытались её открыть, да не тут-то было: она оказалась прочно задраена тремя рычагами-задвижками, которые никак не поддавались нашим усилиям. Я сразу почему-то вспомнил несчастную, задраенную на прошлой тревоге, повариху и теперь понял все её переживания. Дым в это время раздирал наши лёгкие, и дышать становилось всё труднее. Тогда я не выдержал и принялся со всей силой колотить кулаком по этим наглым задвижкам, наконец упорство их было сломлено, и, распахнув тяжёлую дверь, мы бросились по трапу наверх. Дым тут же устремился за нами, но дышать здесь было значительно легче. Наверху выход на палубу преградила ещё одна накрепко задраенная дверь. Я, как уже опытный взломщик, тут же приступил к работе и, окончательно сбив кулаки в кровь, открыл и эту дверь. Мы выбежали на палубу с выпученными красными глазами и открытыми ртами, неистово кашляя и извергая из себя клубы ядовитого дыма. Здесь царила суматоха. Матросы суетливо бегали в разных направлениях, пытаясь наладить водяной насос, чтобы, подключив к нему пожарные рукава, направить воду на огонь, который в это время, словно из жерла вулкана, вырывался наверх из машинного отделения и уже достигал ботдека. К своему изумлению, я заметил среди снующих матросов двухметровую фигуру стажёра-африканца. Он, словно контуженый, с омертвелым лицом, слонялся по палубе, таская за собой заскорузлый пожарный рукав в надежде где-нибудь его пристроить и таким нелепым способом оказать посильную помощь в тушении пожара.

Только внезапно появившийся Грушин, похожий на подростка рядом с гигантом-огнеборцем, решил нарушить его планы и, решительно подойдя к нему, попытался вырвать у него из рук пожарный рукав, чтобы передать его матросам, а самого «огнеборца» отвести на капитанский мостик, где в это время сгрудились все другие стажёры, доктор Одерра и писаный красавец доктор Морис, но ошалевший «огнеборец» почему-то не пожелал расстаться со своим приобретением и легко приподнял над палубой намертво вцепившегося в «приобретение» Грушина. Серафим Всеволодович, поболтав в воздухе ногами, понял, что в таких условиях сопротивление бесполезно, и, ослабив хватку, прыгнул вниз. И уже с палубы, задрав голову вверх и применив свои знания полиглота, ему всё же удалось, чередуя английский язык с суахили, убедить упрямца отказаться от своей паранойи во что бы то ни стало вступить в схватку с огнём и «не мешать осуществлять это более опытным мореходам, а вместе с пожарным рукавом, если он ему так дорог, присоединиться к своим товарищам». В это время с капитанского мостика, невозмутимо попыхивая трубкой, за тушением пожара и оригинальной борьбой «Давида с Голиафом» наблюдал доктор Баркетт, время от времени успокаивая возбуждённых стажёров, которые уже, сделав ставку на победу своего двухметрового собрата, всячески подбадривали его ликующими криками.

Кстати, только благодаря доктору Баркетту и Грушину стажёрам удалось выбраться наружу. Впервые оказавшись на подобном судне и ещё не освоившись с его многочисленными коридорами, они при первых воплях старшего помощника от страха закрылись в своих каютах и «ждали у моря погоды». Как только начался пожар, Баркетт и Грушин бросились к своим подопечным: надели им спасательные жилеты и вывели на капитанский мостик, по которому – весь всклокоченный, похожий на умалишённого – суетливо бегал капитан и отдавал команды в безответную воздушную среду. Он был явно не в себе: обескуражен и психологически надломлен случившейся катастрофой; иногда, чтобы поддержать своё реноме, выставив живот, замирал на месте и, принимая, как ему казалось, героическую позу, орал не своим голосом и грозил кому-то кулаком, но вскоре, очнувшись, начинал суетиться и, озираясь по сторонам, конфузливо поглядывать на кряжистого и бесстрастного, окутанного табачным дымом, руководителя проекта ФАО.

Согласно инструкции я поспешил туда, где по тревоге обязан находиться водолаз под номером три, – в район носовой палубы. Здесь уже стояли с белыми от испуга лицами технолог Дора Твердохлебова и переводчица Эльза Ивановна.

– Что же с нами будет?.. Что же с нами будет?.. – беспрерывно, как попугай, твердила похожая на курицу-наседку Эльза Ивановна.

– Что будет, то и будет! – не меняя каменного выражения своего лица, сурово провозгласила Дора Твердохлебова, когда ей надоели бесконечные причитания до смерти напуганной переводчицы.

Рядом с ними пристроился матрос Кривоносов. Он сидел на палубе, обхватив голову руками, и вовсю матерился, не обращая внимания на двух перепуганных женщин. Наконец он шмыгнул носом, прокашлялся и злобно харкнул на металлическую палубу.

– Праздник Нептуна прошляпили! – произнёс он зловещим голосом. – Вот вам и апофеоз! Разве можно было так панибратски потешаться над богом морей. А я ведь предупреждал! Что я могу поделать с этими м…? Как этим д… вдолбить в их пустые головы, что морские традиции необходимо всегда соблюдать!

– Вы посмотрите на него! – опять не выдержала Дора Твердохлебова. – Горемыкой прикидывается, а сам выглядит как какой-то провинциальный комедиант! Несёт всякую околесицу: оракула из себя корчит, да ещё матерится и омерзительно харкает при женщинах. Ну никакого воспитания!

– И не говори, – поддержала её Эльза Ивановна, – даже в минуты трагической опасности ведёт себя так претенциозно и безнравственно. Это просто невыносимо!

Оракул Кривоносов с какой-то странной ухмылкой взглянул на возмущённых интеллигентных женщин и прыснул в ладонь, после чего, не вымолвив ни слова, поднялся и ушёл на самый нос судна и простоял там до конца тревоги, глядя на едва проступающий вдали кенийский берег.

Я подумал: «Как мало, в сущности, живёт человек, а тут ещё внезапные катастрофы в любой момент могут безвременно оборвать его жизнь. Жизнь, как мыльный пузырь, просверкает какое-то время, а потом лопнет, будто и не было ничего». Затем стал прикидывать расстояние до берега и, если после взрыва останусь жив, смогу ли доплыть до него.