Лана Кузьмина - Долгое эхо

– Ну, как же в порядке? Учишься, конечно, неплохо, но поведение! Учителям хамишь. А я отвечай.

– Тебя между прочим никто не просил отвечать!

– Анна Дмитриевна просила. Мы же вроде как соседи, а я староста.

– Староста в классе, где семь человек, – смеюсь я. – Первый парень на деревне, а в деревне один дом.

– Странно ты как-то выражаешься, по-старушечьи.

– Как умею.

Обиделась. Отвернулась, взмахнув длинными хвостиками. Поковыряла пальцем в щелке между рамами и пошла. Ну, и пусть. Не жалко. У самой калитки обернулась, в темных глазах молнией мелькнула насмешка.

– Ты зачем сказала биологичке, что никакой теории эволюции не было, а весь мир бог создал? Ты что, правда, во всю эту ерунду веришь?

– Верю, – еле слышно прошептала я.

– Темная ты личность! – сказала будто выплюнула Мила.

– Что? – я подбежала, схватила за руку. Мила испугалась.

– Так мама моя говорит.

– А что еще она говорит?

– Что темной родилась, темной и помрешь. Мать довели и радуются! А отец у тебя алкаш и брат припадочный! – бросила в лицо и убежала, хлопнув калиткой.

Не раз и не два слышала я подобные обвинения и каждый раз плакала от несправедливости и невозможности объяснить, казалось бы, очевидные вещи, что никто в нашей семье не хуже тех же Милкиных родителей. И пусть её отец, директор школы, пьёт он не меньше моего отца и жену колотит едва ли не каждый день. А мать Милки вышагивает по деревенской улице на высоченных шпильках, вечернем платье с кричащим макияжем на лице. Чем не сумасшедшая? Что и кому хочет она доказать своим видом?

Многие из нас пытались убежать. Бескрайние поля и большие расстояния не внушали чувства свободы. Несколько улиц нашей Морозовки давили, сжимали в душных объятиях, мешали развиваться. Её покидали, меняя на крупные городские муравейники, храня в душе иллюзию о том, что успех или неудачу определяет место, а не сам человек. Жестокая реальность била наотмашь, крушила надежды, повторяя с усмешкой, что от себя убежать невозможно. Возвращались немногие. Заезжали на несколько дней, проходили по улицам, соблазняли красочными картинами современной жизни в большом городе и исчезали. Тонкой ниточкой держали их здесь постаревшие родственники, безжалостно рвущие своей смертью любое воспоминание о малой и когда-то любимой родине. Пустела наша деревенька, сжималась как шагреневая кожа. Ещё немного и ничего от неё не останется.

В нашей семье желание убежать чувствовалось особенно остро. Отец сбегал в алкогольный дурман. В его пагубной привычке бабушка винила Витю Всеславского по прозвищу Славик. Славик с отцом вместе работали на машиностроительном заводе. Пять дней они проводили в городе, ночевали в общежитии, на выходные возвращаясь домой и отрываясь по полной. Славик обладал удивительной способностью после двухдневного застолья выглядеть свежим и отдохнувшим. В понедельник он бодро отправлялся на работу в то время, как отец остановиться не мог, заявляясь на завод в изрядном подпитии. Не удивительно, что его уволили.

Он пытался потом сторожить школу, грузить товар в магазине, стоять за прилавком хозмага, но в конце-концов окончательно опустился и к моменту моего рождения бродил отрешённо по окрестностям, перебиваясь случайными заработками и традиционно встречаясь в выходные со Славиком, дослужившимся до начальника цеха и считавшимся в деревне настоящим богачом.

Маме моей убежать было не в пример сложнее. Твёрдой скалой и неподъёмным якорем служила бабушка Нина, надёжно приковавшая к себе дочь. По молодости мама рвалась с цепи и однажды ей даже удалось сбежать и поступить в институт, но бабушка притянула её обратно. Всё равно, мол, не осилит, так зачем рисковать.

– У нас здесь самое хорошее место, – утверждала бабушка. – Нет реки, которая может разлиться. Нет извергающегося вулкана, земля ходуном не ходит, машины людей не сбивают. Живи и радуйся! Куда бежать-то? В пекло адское!

Давным-давно, когда бабушка только вышла замуж, ездила она с молодым мужем на море. А на обратном пути поезд остановился посреди бескрайнего поля и простоял там целых два дня. Неподалёку рвались снаряды – горел армейский склад. Бабушка так перепугалась, что решила никогда больше не выезжать из родной деревни. А про пожар на складе ей никто не поверил, потому что в то время это происшествие скрывалось, а когда скрывать стало нечего, то и история позабылась. Только бабушка помнила и боялась.

Трудно отыскать более неподходящую пару, чем бабушка с дедушкой. Он – учёный-биолог, она – простая крестьянка. Но что-то между ними вспыхнуло, и пылало бы до конца жизни, если бы бабушка собственным страхом и предрассудками не погасила огонёк любви. А быть может, дедушка, которого я никогда не видела, сам променял семью на блестящее будущее. Он был не против жизни в деревне, тяжёлой работы не чурался, наравне со всеми косил траву и работал в поле. Но главное своё предназначение видел в науке. Ему хотелось развития, движения вперёд и, защитив диссертацию, он уехал в Ленинград. В деревне осталась жена Нина с маленькой Верой на руках и ещё не рождённым Павликом под сердцем. Первое время дедушка часто их навещал, уговаривал уехать с ним. Бабушка оставалась непреклонной: не будут их дети жить в полном опасностей большом городе. Вскоре дедушка сдался и навсегда исчез из жизни семьи.

Когда я вспоминаю о маме, словно чьи-то холодные руки сжимают мне горло, становится трудно дышать и хочется плакать. Не только потому, что она ушла из жизни слишком рано. Мне жаль её непрожитой жизни, за которую я должна бы ненавидеть бабушку и стариков, но ненавидеть их я не могу. Понять куда сложнее.

Бабушка держала дочь на коротком поводке, не отпуская от себя ни на шаг. Её ровесники уезжали в город учиться и работать, кто-то возвращался, а она за всю свою недолгую жизнь лишь два раза выбралась за пределы деревни.

Единственная внучка стариков, оставшаяся в кругу их влияния, мама была окружена не только любовью (а любовь там была, я уверена), но и многочисленными упрёками и советами. По мнению стариков и её собственной матери она ходила не так, сидела не так, даже ела неправильно, левой рукой. Её беспощадно переучивали в правшу, а она упрямилась и переучиваться не хотела. Так говорил Лёнька.

Повышенное внимание к маминой персоне объяснялось тем, что родилась она недоношенной и очень слабенькой. Сложилось превратное мнение, что она была ещё и слаба на голову, а потому помогать ей в жизни и вести вперёд должен умный и сильный человек, такой как мой отец. В юности он действительно слыл первым женихом района, девчонки за ним толпами бегали, а выбрал он мою маму, кто знает, почему. Позднее он говорил, что спился из-за её дурости, и это звучало так противно и неприятно, что хотелось прогнать его вон и никогда больше не пускать на порог.