Геннадий Черкасов - По дороге жизни. Сборник рассказов

Те, о ком я тут написал, это уже не прочтут. Пишу и вспоминаю лица, имена ребят. Пусть память о них останется в этом рассказе.

В далёкие детские годы запомнился один игрок в карты. Мне иногда приходилось присутствовать при игре и видеть, как он играл. Как-то в воскресный день мы с ребятами за сараями «стукались», а точнее боксировали в перчатках. Не помню, кто нам принёс две пары старых боксёрских перчаток (раньше бились в голый кулак). Старшие пацаны советовали зажимать бумажки, чтобы кулаки не раскрывались. Пару раз попробовал, но лучше бить не стал.

Когда я наблюдал за боем друзей, отдыхая и ожидая своей очереди, меня окликнул Лёва. Он был профессиональным вором-карманником. Жил в соседнем со мной бараке, конечно, имелось у него и погоняло – Лёва-жид, но он не обижался. Он происходил из еврейской семьи. Отец его был инженером, мать работала учителем литературы и русского языка в техникуме. Несмотря на разницу в возрасте, он был старше лет на десять, мы всегда с ним общались, причём только по-доброму. Лёва окончил семилетку на одни пятёрки, много читал, учил немецкий язык и не без успеха, но в пятнадцать лет за карманную кражу зашёл на зону.

Лёва спросил: «Вован, есть у тебя копеек двадцать? Отдам быстро». И, правда, не обманул. Рядом с местом, где мы боксировали, несколько человек играли в карты, не в сарае, а на улице. Погода была солнечная, но ещё лежал снег – был март месяц. Только я закончил очередной бой, подошёл Лёва и, улыбаясь, сказал: «Сегодня воскресенье, держи трояк, бери пацанов, успеете в «Север» на два часа». Шёл 1955 год, три рубля в эти годы – хорошие деньги. Детский билет в кино стоил десять копеек, мороженое – от семи до пятнадцати, бутылка крюшона – двенадцать, пирожное – от одиннадцати до двадцати двух копеек. Вот так Лёва устроил нам праздник.

Вскоре после этого случая он опять сел, но ненадолго. Вышел, примерно, года через четыре. После того, как он вернулся, я и увидел, как он играет в карты. Игра проходила в сарае моего соседа Славки. На серьёзные деньги на улице не играли. Мне в ту пору было четырнадцать лет, сам я карты не признавал. Игроков было человек семь-восемь. Взрослые – лет по тридцать-сорок, все из криминала. Представляли Лосинку, Марьину рощу, Сельхоз и известную Мазутку. Началась игра с двадцати копеек. Я внимательно смотрел, хотя в самой игре ничего не смыслил. Игроки изредка перекидывались фразами, иногда в шутливой форме. Выигрывали и проигрывали молча, не проявляя эмоций. Прошло около часа, а рядом с Лёвой уже оказалась куча денег. Деньги лежали на большом листе фанеры -это был импровизированный карточный стол. Один из игроков, улыбаясь, достал из кармана финку с красивой наборной рукояткой из цветной пластмассы, передал её Лёве со словами: «Положи сверху денег, чтобы не разлетелись». У меня в своё время была такая финка, но бабушка нашла её, пошла и выбросила в речку Яузу, которая протекала совсем рядом с нашим бараком. И вот подошло время, когда игрокам на кон было нечего ставить. Лёва раздел их полностью, но они на проигрыш реагировали очень спокойно. Тут появились водка, закуска – колбаса, стали выпивать. Я отошёл в сторону. Вдруг подъехал милицейский мотоцикл с коляской с двумя милиционерами. Кто-то стуканул – не без этого, но стражи порядка опоздали. Карт уже не было, а выпивать в воскресенье не возбранялось. Игроки предложили милиционерам по «соточке» в честь выходного дня, те, пошутив, отказались.

Я пошёл к дому, но меня окликнул Лёва, сказал, что у него на сегодня есть два билета на хоккей «Динамо» – «Спартак». Дал их мне и протянул пятёрку: «Возьми кого-нибудь из ребят с собой». Игра проходила в Сокольниках на спартаковском стадионе. В те годы он был открытым, и я тоже там один раз играл в хоккей на первенстве Москвы среди школьников.

После этого меня судьба с Лёвой не сводила. Среди «деловых» ходили слухи, что он в очередной раз зашёл на зону. Впоследствии «сработал» по просьбе, именно по просьбе, а не по приказу, представителей КГБ портмоне у иностранца. «Сработал», как всегда, чисто. Надо отметить, что Лёва очень следил за собой. Всегда был тщательно выбрит, модно одет – работа обязывала. Он был вором высшего класса и в трамваях у работяг кошельки не тырил. По сведениям жуликов, на зону Лёва больше не возвращался.

Проходят, а, вернее, летят, годы. Возвращаюсь памятью во времена детства и юности. Вспоминаю близких мне людей. В этот раз – моего соседа Алика и его родителей. Они жили в соседнем бараке. Своего товарища мы звали Аликом, и он откликался на это имя, хотя отец и мать, которые работали врачами, называли его Олегом. Он намного старше меня, но это не мешало нашему общению. Алик был спортивным парнем. Здорово играл в футбол и хоккей, бегал на лыжах. На все у него хватало времени, даже на уроки, хотя никто не понимал, когда он их делал. А учился Алик очень прилично, по математике и физике был одним из первых. Шёл 1953 год. Я тогда учился в третьем классе. Стал чаще видеть Алика у своего барака в компании с Крестом. Через некоторое время узнал, что Алик сел в тюрьму по воровской статье. Срок отбывал в колонии для несовершеннолетних.

Однако вернёмся в 1952 год. В этот год в Советском Союзе началось «знаменитое» «дело врачей». Руководство страны в то время опасалось интеллигенции, которая, как оно считало, представляла опасность для советского строя, потому что многие из образованных и культурных людей «смотрят на запад и преклоняются перед его ценностями». Да и с недавно созданным государством Израиль отношения не складывались, хотя и Сталин, а в большей степени Лаврентий Берия способствовали его образованию в 1949 году. Среди врачей было много евреев. И закрутилось. Народ как всегда поддержал: «Карать врачей – вредителей и убийц!» В просторечье: «Бей жидов – спасай Россию!» Под эту кампанию попали и русские врачи. У Алика и отца, и мать посадили, хотя мама была русской. Через некоторое время арестовали и брата матери. Он был довольно известным профессором. Тут вспоминаются слова из песни Высоцкого:

«Мишку Шифмана не трожь,

С Мишкой – прочь сомнения:

У него евреи сплошь

В каждом поколении.

Дед параличом разбит, -

Бывший врач-вредитель…

А у меня – антисемит

На антисемите».

Мать Алика умерла на зоне. Отец выжил, впоследствии был реабилитирован и работал после освобождения в больнице имени Семашко, которая находилась в районе Ростокино, где я и родился. Рядом была железнодорожная станция Яуза. Брата матери с зоны отправили прямиком в могилу – туберкулёз.

Вернёмся к Алику. На зоне у него проблем не было, да и быть не могло. Он ведь из правильных парней. Ну и поддержка Саши Креста имела значение. Зашёл Алик на зону с незаконченными девятью классами. Там десятилетку окончил с отличием – в вечерней школе. Руководство колонии дало хорошую характеристику, и его освободили условно-досрочно. Разрешили поступать в институт. Алик, сдав на отлично вступительные экзамены, был зачислен в Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова на один из самых престижных факультетов – мехмат, диплом тоже защитил на отлично. Учась в МГУ, познакомился с девушкой с химфака, они расписались. Через некоторое время оба защитили кандидатские диссертации. Алик после защиты подъехал к нашему бараку на такси, вынес оттуда пакеты с выпивкой и закуской. Отмечали у Креста в сарае. Я тоже присутствовал и выпил портвейна. Затем Олег защитил докторскую диссертацию и преподавал на закрытом факультете ФЕСТе, который находился в лесотехническом институте. Факультет к лесному хозяйству никакого отношения не имел. Последний раз я видел Алика в 1971 году в лестехе, он был уже профессором и возглавлял кафедру. Встретились и пообщались как старые друзья. На прощание Алик сказал мне: «Если кто-то из наших, ростокинских, будет поступать, помогу!»