Дарёна Хэйл - На разрыв

В мусорном баке пусто. Ну, то есть, вовсе не пусто – в нём полным-полно набитых мешков – чёрных, специально предназначенных для отходов, и белых, из супермаркетов, и даже жёлтых, и красных. Так что да, разноцветные мешки в мусорном баке есть, а вот её жёлтой сумки, похожей на объёмный треугольник со скруглёнными уголками и длинной лямкой, нет.

На всякий случай, они заглядывают в оба соседних бачка, но и там ничего не находят.

Когда Рая в растерянности поднимает взгляд вверх, чтобы на третьем этаже отыскать Валеркины окна, она замечает его самого. С сигаретой в зубах, но зато без майки, он стоит на балконе и ухмыляется.

– Что потеряли? – кричит он, заметив её взгляд, и прежде, чем Рая успевает справиться с внезапно подступившим чувством стыда и ответить, добавляет: – Не коньки твои случаем?

Егор удивлённо переводит взгляд с Раи на балкон и обратно.

– Ты живёшь с Соловьёвым?

Да, и его хлебом не корми, дай покурить на балконе раздетым.

– Долгая история, – бросает она через плечо и во весь голос кричит: – А что, если их?

Валерка наклоняется, опираясь на перила, и вместе со стыдом за собственный поступок и надеждой на то, то сумка с коньками сейчас у него в Рае просыпается ещё и любопытство: неужели ему не холодно?

Она замерзает даже в пальто.

– Ну, если вы ищете коньки, то я могу подсказать, где их найти. – Он делает последнюю затяжку, а потом щелчком отправляет окурок в полёт. – Или даже вернуть их. Но тогда тебе придётся готовить на нас обоих… Неделю. И сходишь со мной по магазинам, поможешь выбрать куртку. И мусор будешь выбрасывать. Хотя нет, с мусором тебе доверять, похоже, нельзя.

Рая закатывает глаза. Валерку она обожает и ненавидит одновременно, хотя обожает, конечно же, больше.

К стыду, надежде и любопытству присоединяется облегчение: да, коньки у него (пусть и непонятно, почему ей это так важно, если ещё четыре часа назад она собиралась заканчивать, или даже была уверена, что закончила).

Чувствуя себя почти замечательно, Рая протягивает руку и хватает Егора за рукав. Яркая ткань его свободной куртки оказывается скользкой под пальцами.

– Пойдём, – говорит она. – Заберём у Валерки коньки, выпьем чаю.

Егор не спорит и не сопротивляется (с чего бы?), вообще соглашается довольно охотно, и на третий этаж они, конечно, взлетают без лифта. Это, наверное, к лучшему, потому что стоять в тесном лифте рядом с ним Рая бы, наверное, застеснялась. Есть в нём что-то такое, что заставляет кровь приливать к щекам, пусть прежде ни на одном совместном соревновании она этого и не замечала.

Прежде, на их совместных соревнованиях они толком и не общались. Так, только «привет» или «пока», максимум – общие фразы о погоде и состоянии льда, ну и, конечно, поздравительные объятия на пьедестале: в этом году на национальном юниорском первенстве Егор и Злата стали вторыми, в прошлом году были третьими, волей-неволей приходилось пожимать руки и обниматься.

Интересно, а глаза во время этих поздравлений у Олега и Златы блестели? Можно было уже тогда, по их взглядам, улыбкам, прикосновениям догадаться о том, как всё будет?

Если бы только она, Рая, была немного умнее, или немного проницательнее, или хотя бы иногда выходила за пределы своего мирка (выдуманного, теперь очевидно), где у них с Олегом было идеальное взаимопонимание и идеальное же взаимодействие. Теперь выдуманный мирок разрушен, и взаимодействия нет никакого, а взаимопонимание… оно вообще было?

Валерка открывает им двери и грациозно сдвигается в сторону, давая пройти. Он уже успел натянуть футболку, белая, с каким-то замысловатым рисунком, тонкий трикотаж выделяет рельефные руки, а треугольный вырез открывает ключицы.

Ключицы у Валерки покрыты веснушками. Как и высокие скулы.

– Привет, Веснушка, – недолго думая говорит ему Рая.

Он только вздёргивает бровь, дружески обнимая её, и тут же протягивает руку Егору. Довольно неловкая скульптурная композиция прямо посреди узкого коридора, благо, существование её длится недолго: уже через несколько секунд, избавившись от верхней одежды и обуви, они проходят на кухню.

Кухня у Валерки совсем не такая, какая была у них дома. Никаких барных стоек, никакого тёмного дерева и строгих контрастов. Хорошая посуда, да, много хорошей посуды – от квадратных тарелок черного стекла до силиконовых кисточек для выпечки, или кастрюль со встроенным дуршлагом, чтобы было удобно доставать макароны (Рая знает, как ими пользоваться, но не знает, как их правильно называть). Если порыться по шкафам, можно найти всё, что угодно, от плоских корейских палочек до йогуртницы, но с внешним видом здесь просто беда. Допотопный гарнитур, и серые обои в цветочек, безумные яркие шторы, которые, кажется, никто никогда не стирал, и стол, накрытый клеёнкой, а вместо стульев – три потёртые табуретки.

Ну, по крайней мере, их три. Как раз сколько нужно.

Подвернув ногу под себя, Рая устраивается на одной из них. Помогать Валерке не стоит, он любит хозяйничать, да и дом это всё же его, поэтому она кивает Егору на соседнюю табуретку, а сама поднимает руки, чтобы распустить растрепавшийся пучок и заплести вместо него гладкую косу. В голове крутится какая-то мелодия – из тех, что играли на катке торгового центра, когда они с Егором там были, и совершенно бездумно Рая принимается напевать.

Буквально через строчку Егор подхватывает её пение, а ещё через строчку она вспоминает, что вообще-то никогда не поёт при чужих.

Переодеваться в общей раздевалке? Подтягивать колготки у всех на виду? Идти в мужской туалет, когда до выхода на лёд остаются считанные минуты, а женский, как всегда переполнен? Легко.

Поправить, в конце концов, съехавший с ягодицы купальник, уже на льду, перед трибунами и телекамерами? Ничего сложного.

Петь, когда кто-то может это услышать? Нет, ни за что.

Стушевавшись, Рая комкает песню, но вряд ли кто-то это замечает, ведь Валерка наконец-то ставит закипевший чайник на стол. Ей достаётся кружка, которую она уже начинает воспринимать как свою – большая, на пол-литра, с округлыми боками и картинками из какого-то комикса, Егору Валерка выделяет квадратную, чёрную.

Рисуется.

– Ну, – говорит Валерка, ставя на стол корзинку с конфетами и шоколадным печеньем (он ужасный сладкоежка, невозможно представить, что в человека может влезть столько сладкого), – И когда вы собираетесь подавать заявление?

– Какое ещё заявление? – практически хором спрашивают Рая с Егором, и, безотносительно того, что Валерка имеет в виду, в душе у Раи теплеет: она любит, когда её мысли совпадают с чьими-то ещё настолько, что оказываются выражены одинаково.

А о каком заявлении он говорит, она понятия не имеет.