Ольга Белоброва - Миллион миллиардов. Сборник рассказов

Она, зять и дочка ходят по комнате, слоняются, переставляют вещи, что-то двигают с места на место. И вот здесь же, где-то на переднем плане общей картины, завёрнутый в бело-серые тряпки-пелёнки, лежит мёртвый младенец. А они, включая её саму в той комнате, продолжают ходить туда-сюда; разговаривают, даже смеются, и совершенно не замечают его. Она понимает, что комната маленькая, и для неё дико и необъяснимо, как можно не заметить мёртвого ребёнка. Как это возможно?!

И тогда она начала кричать, звать, плакать, а потом и рыдать. Пыталась привлечь их внимание, мотала головой, махала руками, опять кричала и рыдала. Бесполезно. Они совершенно не реагировали на неё – друг друга слышат, разговаривают о чём-то обычном, незначительном, улыбаются, хмурятся и ходят мимо этого ребёнка.

И не было между ней, которая всё видит, и ними, находящимися в той комнате, никаких преград: ни стены́, ни стекла, ни зеркала, ни пространства, их разделяющего. Даже пыль в воздухе не стояла, как в обычный летний день. И так ей стало горько от этого, такое отчаяние её охватило, которое невозможно было выдержать обычному человеку. Поэтому она всё плакала и плакала и не могла остановиться.

Она проснулась, села на кровать и поняла, что снилась ей эта самая комната. Тогда она взволнованно огляделась и увидела, что внук её мирно спит на соседней кровати и всё вроде бы хорошо и спокойно. Через немного покосившееся окно было видно, как светящиеся лучи южного августовского солнца радостно пробиваются на веранду сквозь виноградные листья.

Ей стало легче – всё пустое и этот сон не должен значить ничего. На всякий случай она сказала все слова, которые, по её мнению, полагались после плохих снов, оделась, умылась и пошла в комнату дочери. Стала рассказывать той, что ей приснилось, как это тревожно; волноваться, говорить, что беспокоится за здоровье внука, может, сон был об этом? Дочка улыбалась, её беспокойство не поддерживала, отвечала что-то стандартное, какие-то обычные фразы для таких случаев. Потом они все вместе завтракали и пили чай во дворе под старым раскидистым кустом жасмина, и безоблачное небо, щебечущие птицы и лёгкий ветерок обещали чудесную погоду в этот день.

А потом ей позвонил кто-то, трудно вспомнить уже, кто именно. Он сказал, что её мужа нашли мёртвым в домике на пляже пансионата, в котором он отдыхал. Сказали, что, видимо, у него случился сердечный приступ, а так как жил он в этом домике один, помочь было некому. Похоже, что он пытался выйти, но не смог. Наверное, звал на помощь. А соседние домики расположены очень близко, и люди снуют постоянно на пляж и с пляжа, днём и ночью, и вообще – разгар сезона. Но никто ничего не слышал и не заметил.

Солнце стало палить неимоверно, ветер поднял серо-жёлтую песочную пыль, а чайки издавали резкие, хриплые звуки.

Как описать это чувство, когда одежда выбирается не для того, чтобы выглядеть красиво? Или чтобы здесь прикрыть недостатки, а там подчеркнуть достоинства…

Когда нет понятия «это не по возрасту» или «это её полнит»… Да, полнит! А она никому не собирается понравиться или не понравиться! Она чувствует себя удобно и свободно.

И это выражение лица – летящее: «Ничего не хочу подчёркивать или скрывать, я так живу, мне в этом удобно и приятно!»

И этот ритм движения – не суетливый, но с внутренней энергией, как танец.

А разглядеть по отдельности – сплошная непонятка. Рубашечка белая, ни-о-чём; сарафан бесформенный, мешочком; цветовая гамма – ситцевая поляна. Всё блекло, бесформенно, ничего привлекательного… Всё вместе – торжество свободы и независимости вкупе с полной гармонией образа и окружающей городской среды.

И, кстати, получается совсем не вульгарно.

Нет, это что-то должно быть в крови – у меня не выйдет…

Она проснулась от возмущения. Оказывается, бывает и такое, но с ней это впервые. Ей снилось, что она жарит на сковороде нарезанный соломкой тёмно-бордовый корнеплод для заправки. Неровные, кое-где по краям покоричневевшие полоски плавали и подрагивали в прозрачных, золотистых пузырьках шипящего масла. Во сне она упорно не желала называть этот корень по имени, потому что «буряк» – это грубо, суржик и не звучит, а сказать «свёкла» у неё язык не поворачивался. В Одессе никто и никогда не называет его свёклой.

Это было форменное безобразие! В её понимании сон, как нежная субстанция высшего порядка, просто не может содержать такие грубо-натуралистичные сцены. Она резко открыла глаза. На тёмном потолке три тусклых луча света, пробивающиеся сквозь щели в шторах, образовывали какой-то символ или знак или просто бессмысленно пересекались.

В голове маленькими назойливыми мошками роились неприятные мысли. Их было много, все вразнобой, ничего особо критичного, но все какие-то мелкопакостные. Про этого нелепого дурачка, который не знает, как ещё её зацепить; ту проблемную аренду и как теперь выпутываться; и зачем только она вчера вечером налетела на ребёнка из-за жалоб этой странной училки, он и так старается, как никто.

Она посмотрела на телефон – было 4:38 утра. Птички вовсю выводили заливистые трели, но это не успокаивало и не радовало, а только подзуживало мыслью: «Ничего себе день не задался! Теперь точно не засну». Она прокрутилась пару раз с одного бока на другой.

Рядом, ровно похрапывая, безмятежно лежал её муж. Он, обычно так чутко и нервно просыпающийся от всякого ночного движения, постороннего света или малейшего шороха, сейчас удивительно спокойно спал и выводил идиллические рулады певучего храпа. Её тревоги, собранные в кучу домашние проблемы, нервные вздохи и бесконечные повороты с боку на бок не вызывали у него никакого заметного дискомфорта. Она дёрнулась было по инерции растормошить его, сказать, что храпит, чтоб повернулся на другую сторону и вообще… вдруг зависла на мгновение, как глюкнувшая компьютерная программа, тихо выдохнула, обмякла и, внезапно успокоившись, как будто растеклась на кровати.

«Равномерный храп – это хорошо! – подумала она, медленно закрывая глаза и засыпая. – Значительно лучше, чем прерывистый».

На стене еле слышно тикали часы.

Мама на работе с коллегами отмечает юбилей. Притащила кучу разных вкусностей. Но я, между прочим, – кремень.

Она очень гордится конфетами «Птичье молоко». Это удар, конечно, но…

Меня не сбить – конфеты подождут, не скиснут. Как только выйду на устойчивый сброс веса… Цель стоит. Мне не страшно. Даже чувств никаких нет. Вот, смотрю на них совершенно спокойно. Кстати, коробка совсем не птичья – наверное, импортный аналог какой-то.

Ладно. Раз меня это так не трогает, можно спокойно посмотреть, что там за «птичье молоко» внутри нептичьей коробки.