Александр Кичигин - Счастливое время романтиков. СССР. Москва. Общежитие

В библиотеке, куда направился Санин за помощью, на удивление обнаружилась ценная брошюрка под названием «Самоучитель игры на шестиструнной гитаре», а так как гитара у Артема была семиструнной, он тут же занялся ее модернизацией, благо эта проблема имела место почти у всех местных гитаристов, так как в маленьком их городке спрос никогда не успевал за предложением. Удалив лишнюю струну и наметив новые углубления для остальных, увеличив расстояния между ними, Санин получил без особого труда настоящую шестиструнную гитару, которую теперь предстояло осваивать. Дело это оказалось не таким простым, как вначале казалось, и потому уже через полчаса подушки пальцев левой руки болезненно ныли даже от простого прикосновения к струнам, не говоря уже о том, чтобы с силой притягивать их к грифу. Правда, все знакомые гитаристы предупреждали об этой неприятности, успокаивая, что очень скоро на кончиках пальцев появятся характерные мозоли, и все пойдет как по маслу.

И действительно, совсем скоро подушечки пальцев на левой руке задубели особенным образом, отчего брать аккорды стало намного легче. Уже через неделю, не особо углубляясь в дебри самоучителя, Санин смог подбирать простенькие известные песни и даже продемонстрировать определенное умение среди своей дворовой компании, чем, впрочем, особо никого не удивил, ибо таких гитаристов, как уже говорилось ранее, и без него хватало. Тем более что красивый детский дискант к тому времени превратился в заурядный юношеский тенор, хотя и весьма сильный. Но увлечение приносило все больше и больше положительных эмоций и, хотя, изучив основные аккорды и переборы, Артем уже давно забросил самоучитель, он трепетно продолжал заниматься гитарой.

В один из дней, импровизируя, ему, вдруг, показалось, что он придумал красивую мелодию, которую раньше ни у кого не слышал. Словно получив доселе неведомый заряд энергии, Санин начал на ходу придумывать слова, а так как голова у него в ту пору была забита исключительно исторической романтикой, которую он щедро черпал из многочисленных книг Дюма, Купера, Вальтера Скотта, незамысловатый сюжет о доблестном рыцаре, сраженным сарацином, тут же превратился в музыкальную балладу. Набросав ее на листе и расставив соответственно аккорды, чтобы потом не забыть, Артем тщательно доработал текст и, несколько раз исполнив, остался собой доволен. В другой раз, просматривая какой-то литературный журнал, он заинтересовался переводом с чешского стихотворения неизвестного ему поэта Иозефа Шимана под названием «Коррида». Санину оно настолько показалось мелодичным, что он тут же придумал нехитрую мелодию, и получилась простая грустная песенка о нелегкой судьбе быка и тореадора, которые, совершенно не питая взаимных враждебных чувств, вынуждены убивать друг друга на потеху публике.

Увлекшись сочинительством песен, Санин постепенно чисто технически совершенствовался в игре на гитаре, однако интеллектуальное развитие его в этом направлении разом остановилось и заглохло. Заставить себя изучать, к примеру, нотную грамоту или освоить более сложные классические композиции, он уже не хотел. Да и стоило ли идти дальше, если его песни и исполнение неожиданно произвели фурор не только в своей дворовой компании, но и далеко за ее пределами, а его сольные выступления с восторгом встречали даже на школьной сцене. То есть, по сути, он все равно так и остался обычным дворовым гитаристом, разве что периодически мог сочинять и исполнять свои песни, и этот успех вполне удовлетворял его скромное самолюбие.

– А не выпить ли нам по глотку доброй чешской муляки, – неожиданно предложил Литовченко, когда все письма наконец-то были помещены в камин и их остатки медленно догорали, тем самым наводя легкую грусть и желание наблюдать за этим бесконечно, – по случаю расставания, так сказать…

– Ночь на дворе, Вова, – попытался урезонить его Санин, хотя и сам вдруг почувствовал непреодолимое желание, как можно дольше ощущать этот последний армейский день в части, день, казавшийся когда-то таким далеким и несбыточным, до наступления которого солдаты порой считают часы и постоянно в мечтах пытаются представить, каким он будет. Это ведь не просто день, а день накануне Дембеля, а значит Свободы, и, как бы там ни было, именно в этот день к долгожданной радости подмешивается и немного грусти. Расставание с друзьями – это понятно. Но оказывается еще и расставаться с любым периодом жизни, даже далеко не безоблачным, тоже грустно хотя бы потому, что понимаешь – ты выдержал, победил и теперь за это получаешь награду – былую Свободу. И это тоже была Жизнь, хоть и нелегкая. Но твоя Жизнь.

– Ну и что? – подозрительно уставился на неожиданно глубоко задумавшего друга Литовченко.

– Где возьмем в такое-то время?

– Это уже детали, – успокоил его Вова, – было бы желание. Дежурный по штабу!

В кабинет вбежал заспанный сержант из переправочно-десантной роты, пост которого находился как раз возле комнаты уничтожения секретной документации.

– Корчму «У Марека» знаешь?

Сержант понимающе кивнул.

– Вот тебе двадцать крон. Купишь нам с сержантом бутылку вишневой или клубничной муляки – какая будет, а на сдачу можешь себе конфет или еще чего… Только быстро! Приказ понятен?

– Так точно.

– Ну, одна нога здесь – другая там!

– А если товарищ старший лейтенант Ярош, дежурный по части, ненароком встретится?

– Скажешь для прапорщика Литовченко, пусть привыкает.

– Понял. Разрешите выполнять?

– Да давай уже!

После первого стакана вишневой муляки, которая по вкусу напоминала родное домашнее вино, грусть не исчезла, а как-то начинала даже нравиться.

– Тёма, а прочитай что-нибудь своё из последнего, – попросил Литовченко.

– Про армию?

– Нет, любовное, что ты ей посвящал.

– Зачем? И так грустно.

– Все равно почитай. Про фотографию.

– Ладно, – согласился Санин и начал читать, —

«Ты проснешься и снова вспомнишь,

Что на свете совсем не одна.

Фотографию пальцами тронешь,

Но молчит, как обычно, она.

Полистаешь тихонечко письма,

Может быть, как—то даже взгрустнешь,

Бросишь взгляд на опавшие листья,

И нескоро, наверно, уснешь.

А приснится тебе зимний вечер,

Где меж сосен ходили с тобой…

Заметает следы наши ветер —

Твой, а рядом всегда только мой.

Это помнить придется нам вечно,

Раз подарено было судьбой.

Снег весною растает, конечно,

Не растает лишь только любовь».

– Признайся, брат, наверняка она тебя за стихи да песни полюбила, – уверенно предположил Вова после затянувшейся паузы.

– Не знаю, – честно признался Артем, – я и сам не представляю, за что можно полюбить такого избалованного и неприспособленного к жизни парня вообще.