Сергей Овчинников - Фея

Сережа Русаков за первой партой. Светлая голова, отличник. В секцию вместе ходили. Игорь Высоцкий, друг детства. Всегда смеялся его, Павла, шуткам. Так и пронесли эту детскую дружбу через всю жизнь. Даже после развала страны, ставши взрослыми, старыми мужиками. Галя Шульц, Олеся, Света Будылина, Ира Шамрай – маленькая, худенькая, но красивая, как кукла. Близнецы Покачевы – два мелких тихушника, черные копатели. Как-то, зайдя к ним в гости – в соседнем доме жили, – он ошалел от груды ржавого оружия, ведер с патронами и пирамид из немецких касок на балконе. Куча МП, остовы мосинок, ППШ, люгеры, ТТ и даже один вполне себе сохранившийся МГ. В это время понятия «черный» еще не существовало, да и копать особо не нужно было. Во время войны здесь шли страшные бои, и их эхо в восьмидесятых еще частенько отдавалось смертями нашедшей мину или гранату детворы.

– Зачем вам столько? – оглядывал арсенал Павел. Тихие, ничем не выделяющиеся в классе пацаны быстро закрыли перед его носом дверь и попросили никому не рассказывать.

Лена Швец. Огромные синие глаза и острые детские коленки, торчащие из-под парты. Первая любовь. Со всеми атрибутами беззащитности. Слезами в подушку, стоянием под окнами и мечтами о рыцарском подвиге на глазах любимой. Сейчас, в этом времени, она, глядя на него, легонько ухмылялась, осознавая свою девичью над ним власть.

– Проходи, садись, – взбодрил его голос учительницы. Она так и не повернула в его сторону голову. Павел поискал свободное место. Все сидели по парам. Девочки с девочками, мальчики с мальчиками. Несколько мест пустовало, осталось угадать, которое его. В левом ряду одно, рядом с рыжей толстой девчонкой – имени он не помнил. В среднем – два. Вадим Матвиенко и Андрей Щербина сидели в одиночестве. В правом ряду за второй было место рядом с Витькой Позигуном, который обогнал его на Бродвее. За последней партой сидела девочка, которая на тот момент только появилась в классе. Он тогда был настолько увлечен своей безответной любовью, что просто не видел никого вокруг и на новенькую не обращал особого внимания. Маша, кажется. Точно, Маша.

Вообще, новенькие – это каждый раз было событие. В это время люди не были мобильны, место жительства меняли редко. Исключением был нефтяной север, куда потянулись за длинным рублем. В том числе и его отец, живущий сейчас где-то в общаге посреди замерзшей тундры. Сформировавшийся за семь лет костяк класса долго отторгал вновь прибывших. Прощупывал, принюхивался и либо принимал, либо делал изгоем. Маша сходу, без всяких обнюхиваний попала во вторую категорию. Слегка косящая, нескладная, с дурацким ранцем и огромным бантом. Выглядело это для семиклассницы решительно дико. И еще она всем улыбалась. Без повода. Это пугало. Павел вспомнил, как Ираида представила ее классу в первый день. «Здрасти вам, ребята!» – искренне крикнула она, стоя у доски. Ребята заржали. Она мужественно перенесла. Продолжая натужно улыбаться, как было принято, коротко рассказала о себе, прошла на указанное ей место и, уже сев за парту, украдкой смахнула слезу. Павел видел. «Дура косая!» – вспоминал он, как ее гнобили. «Не надо так», – бормотала она, отворачиваясь.

– А можно я сяду, куда хочу?

Седая голова наконец повернулась к Павлу лицом. Брови Ираиды Тарасовны выражали если не удивление, то непонимание точно.

– Шо?

– Ничего. Просто хочу сесть на свободное место. Какое выберу.

– У тебя свое место! – стальным голосом сказала учительница.

– Место у собаки, вот ей и указывайте, если она у вас есть. А я – человек, – сказал Павел, уже направляясь к последней парте в правом ряду. Поставил на пол портфель, выдвинул фанерный стул и уселся рядом с Машей, уставившейся на него как на инопланетянина. Впрочем, остальные вытаращенные на него тридцать пар глаз были с ней солидарны.

– Что? – развел он руками.

– Олейников! Выйди сейчас же из класса!

Побелевшая лицом Ираида Тарасовна стояла с вытянутой рукой, тыча пальцем в сторону двери. Глаза ее были закрыты, а губы плотно сомкнуты.

– Почему? – спокойно спросил Павел. – Я вас чем-то оскорбил, Ираида Тарасовна? Я же извинился за опоздание, чего вы раскачиваете?

– Выйди вон из класса! – закричала она, срываясь на фальцет. Ее заметно потряхивало. «Перегнул, по ходу», – подумал Павел. Немногие не вжавшиеся в плечи головы одноклассников были повернуты в его сторону. Витька крутил пальцем у виска, девчонки прикрывали рот ладошками и смотрели на него, как на декабриста под петлей виселицы.

– Никуда я не выйду, – тихо сказал Павел, глядя ей в глаза. Тишина в классе стала вязкой, как битум. Учительница стояла со своей вытянутой рукой. Потом резко развернулась и, стуча каблуками, выскочила за дверь. Понимая, что нарушил привычный ход событий, Павел слегка ссыканул.

– Ты шо! Совсем дурак? – развернулся к нему Витька.

– Олейников, ты чего? – Марина Харченко удивленно смотрела на новоявленного революционера. – Совсем тю-тю? – постучала она по голове.

– Слышь, Алень!

Рыжий, как Джельсомино, Руслан Янцер уже стоял над ним. В любой школе был мальчик, которого боялись. Определение «авторитет» придет позже, но люди с такой сутью существовали всегда. Не особо большой и сильный – в классе были ребята гораздо крупнее, – он одним взглядом подавлял любые позывы к сопротивлению. Он не был лидером, не вел за собой и не подавал пример. Обычный двоечник и беспредельщик, с которым никто, в том числе и учителя, не хотели связываться. Он чувствовал эту власть и пользовался ею безраздельно.

– Что? – поднял голову Павел.

– Она сейчас у директора.

– И что? Тебе-то что?

Руслан озадаченно распрямился, засунул руки в карманы штанов.

– Тебе же пиздец.

– В каком виде? – усмехнулся Павел.

Рыжие брови поползли вверх.

– Ты белены объелся?

– Руслан, ну что он такого сделал? – мягкий, просящий голос из-за спины заставил Павла обернуться. – Он же извинился… – Маша, виновато улыбаясь, смотрела на стоящего над ними грозного хозяина этого курятника.

– Заткнись, косая. Тебя никто не спрашивает. Из-за этого придурка сейчас прибежит Полкан и нам всем пиздец.

Маша отвернулась к окну.

– Она такая же косая, как ты конопатый, – медленно проговорил Павел, вставая. – Еще раз ее обзовешь, я тебе твой желтый ебальник в мясо расхуярю, понял?

Таких слов, да еще с такой интонацией, Руслан в своей недлинной жизни еще никогда не слышал. А уж от этого дрища их вообще не могло прозвучать. Он застыл. Если бы в классе летела муха, звук показался бы сродни реву двигателей самолета.

– Сядь на свое место и не отсвечивай, пока тебя не спросят, ушлепок.

Взрослый мужик Павел сейчас стоял над маленьким рыжим подростком и диктовал ему свою волю. Сделавшийся вмиг послушным, рыжий попятился, не сводя с него белесых глаз, споткнулся о чей-то портфель и уселся за свою парту. С соседнего стула на него, широко раскрыв рот, таращился Фукс. Илья Фокин. Верный, Русланов Таба́ки. Мелкий, вертлявый, как червяк, и такой же скользкий.