Ирина Арсентьева - О любви… Избранное

Но в ту ночь Арсентий долго не мог уснуть. Он гладил по очереди всех членов оленьего семейства, но сон так и не приходил к нему. Поэтому он слышал, как отец долго разговаривал с матерью. Сквозь шепот до него доносились непонятные фразы – «повышение в должности», «начальник смены – это очень ответственно», «зарплата увеличится на двадцать рублей». Он тщетно пытался хотя бы как-то разобраться в том, о чем говорят родители, и уснул, так ничего и не поняв.

А на утро дом наполнился громкими голосами, смехом старших братьев и сестер, запахом каши и душистого свежего хлеба, принесенного матерью из булочной, которая находилась в соседнем доме. Вся семья начала торопливо собираться, и детям велели надеть самую красивую одежду. Арсентия облачили в матросский костюмчик с сине-белым полосатым воротником, а на голову нахлобучили беретик в тон. Все приготовления назывались одним трудным словом «воскресенье», и Арсентий, как ни старался, не смог его выговорить. «Воскресенье» – это значит, что будет парк с высокими деревьями и дорожками, по которым можно бежать быстро-быстро, карусели, мчащиеся под веселую музыку по кругу, воздушные шарики и мороженое. Вкусное…

В это воскресенье отец купил Арсентию большой кожаный мяч. Он даже немного хрустел в руках. И еще от него по-особенному пахло. «Выше, сильней, быстрее», – весело крикнул отец и подбросил мяч высоко-высоко. До самого неба…

Таким Арсентий запомнил отца – высоким, сильным и счастливым…

Несколько пунктов 58 статьи вычеркнули из памяти все, что было до этой семейной трагедии. Арсентий лишился не только отца, но и детства. Стал неразговорчивым и ершистым. О своем отце никогда не рассказывал, будто его и не существовало вовсе.

Десятилетним подростком Арсентия определили в спортивный интернат. Это случилось как раз после войны. Вероятно, это был единственный способ выжить и получить образование. Однажды, проделывая привычный путь от дома, который разрешалось посещать по воскресеньям, до интерната, Арсентию пришлось пробираться через глубокие сугробы. Он по пояс утопал в мягком белом снегу, засыпавшим все знакомые тропинки между высокими соснами за одну ночь. Он уже порядком устал и остановился на минутку, чтобы перевести дыхание. Холодный адреналин страха пробежал вдруг по его спине. Серые, неподвижные от злости, глаза волка смотрели прямо в его, расширенные от неожиданности, зрачки. Упав лицом в сугроб, он ни о чем не думал тогда. Просто упал и долго лежал в снегу неподвижно. «Выше, сильней, быстрее», – стучало его сердце голосом отца, отзываясь в висках. Именно это тогда и спасло ему жизнь. «Выше, сильней, быстрее»…

«Выше, сильней, быстрее», – скользят лезвия коньков, высекая ледовую пыль. «Выше, сильней, быстрее», – шепчет лыжня вслед уходящему спортсмену, дыша в спину клубами морозного воздуха. «Выше, сильней, быстрее», – мелькают спицы велосипеда, накручивая на колеса расплавленный солнцем асфальт. «Выше, сильней, быстрее», – колышется невесомая вода в бассейне, накрывая пловцов. «Выше, сильней, быстрее», – ячеистая корзина принимает мячи, оранжевые, словно солнца, отскочившие от щита. Это идут экзамены в Институте физкультуры и спорта.

«Выше, сильней, быстрее», не замечая травмы сустава, которая даст о себе знать много позже. А пока, превозмогая боль «выше, сильней, быстрее»…

Арсентий знал Лиду давно, они жили по соседству, но близко знакомы не были. Лида была студенткой медицинского института и все свое время посвящала учебе. А тут устроили тренировочные сборы и соревнования по выполнению нормативов ГТО среди студенческих команд. Этапы разные придумали, в том числе оказать первую медицинскую помощь раненому. «Раненым» сразу решил стать Арсентий, выполнив все отведенные ему задания. Лежа на носилках и имитируя сложный перелом костей черепа, он наблюдал за быстрыми круговыми движениями бинта в ловких пальцах Лиды. «Выше, сильней, быстрее…», – бухает юношеское сердце и заходится в нахлынувшей радости от искусственного дыхания «рот в рот» через кусочек бинта, как положено по инструктажу…

Дочка сидит на шее Арсентия, свесив вниз тонкие длинные ножки. Они совершают восхождение в горы Абхазии. Сверху видно все – и макушки деревьев, и солнце, и до облаков можно достать рукой. «Выше, сильней, быстрее», – шаг за шагом к заветной цели…

Кожаный мяч перелетает через туго натянутую сетку туда-сюда, туда-сюда. Идет тренировка волейболисток-старшеклассниц в школьном спортзале. Девчонки в полосатых майках, словно шахматные фигуры, заняли свои позиции на поле. Свисток. Подача. «Выше, сильней, быстрее!» Высоко взлетает мяч, и сердца девчонок начинают биться с тренерским в унисон. Арсентий – мастер спорта, мастер своего дела. Ох, и гоняет он своих учеников! Без поблажек! Несмотря ни на чьи уговоры, «будь готов к труду и обороне!» Вот они уже на пьедестале с блестящими медальками на гладких атласных ленточках, и блестящими от слез и счастья глазами готовы и к труду, и к обороне, и к новым победам…

«Выше… сильней… быстрее…», – медленно хромает сухонький седой старичок, проделывая ежедневный километровый путь на дачный участок, изредка останавливается, и взгляд его устремляется ввысь под самые облака, куда давным-давно полетел его первый мяч, брошенный отцом.

«Выше, сильней, быстрее», – Арсентий улыбается серыми глазами и слабой рукой протягивает своему внуку самое дорогое, что у него есть, – кожаный мяч…

Моему отцу, заслуженному учителю Каз ССР,

мастеру спорта, заслуженному тренеру, посвящаю…

Моя мама. Кем она была для меня? Всем. Прошло много времени с тех пор, как ее нет рядом. Гораздо больше, чем когда она была у меня. Но сейчас я с еще большей уверенностью могу сказать, что мы всегда были ВМЕСТЕ. Как сиамские близнецы, как «нитка с иголкой», как «мы с Тамарой ходим парой», как «два брата-акробата»… Как еще можно определить это понятие «ВМЕСТЕ»? Я – вместо тебя, ты – вместо меня. Одно целое, неделимое. Вдобавок она была моим доктором. Не только моим, конечно. Но в первую очередь, все-таки, моим. Вы доверяетесь своему доктору? Не просто доверяетесь, а доверяете свою жизнь. Правда? Вот и я доверила маме свою жизнь.

***

В палате родильного отделения в жаркий июльский полдень я впервые увидела ее лицо. Она была очень красивой – нежный овал щек, мягкие губы, добрые темные, словно переспелая бархатная вишня, глаза. Болезнь набросила на нее бледное шелковое покрывало, и прядь ее каштановых волос прилипла к холодному лихорадочному лбу. Она была очень слаба, чтобы взять меня на руки. Пуповина, еще не перерезанная, связывала ее с другой жизнью и крепко держала. Она могла тогда незаметно уйти, но я сказала ей беззвучно: «Живи!» И она решила остаться.