Селим Ялкут - Художник и его окружение

Как давно это было, и как отчетливо врезалось в память. Раскладушки в буйных зарослях, гудение примусов, крики старьевщика, очереди за сахаром-рафинадом в синих упаковках. Постоянное тревожное и радужное ожидание перемен. Потом в глубине дворе появился, как бы украдкой, первый гараж, затем второй, и асфальтовая дорожка к нему, а дальше заплаты асфальта стали расти там и тут, пока весь двор не покрылся ими окончательно. С гаражами пришлось мириться. Зато противоположная сторона двора, где буйно цвела черемуха, осталась незастроенной и уходила ярусом в гору, к задникам другой улицы, к остроконечному краю забора, к омытым дождями розовым, голубым, светно-зеленым стенам, к просветам неба – вся эта переменчивая игра формы и цвета казалась одной гигантской декорацией.

Именно тогда, когда придумать было уже нечего, двор принял нынешний вид, удивляя своей нестесненностью, простором и даже некоторой пустынностью среди плотной городской застройки. Разреженная среда была заполнена на удивление скупо. По одну сторону двора, слева, если стать лицом к Вериной двери, тянулся двухэтажный флигель. Небо над ним открыто, дома на Крещатике – центральной городской магистрали теснятся в почтительном отдалении. Сторону напротив флигеля, через двор занимает, так называемый, желтый дом, выстроенный в начале прошлого века местным богатеем для своей дочери. Декоративные элементы фасада подчеркнуты белой краской и придают дому бодрый молодящийся вид. Пилоны, похожие на кегли, украшают вход, наводя на мысль о пристрастии заказчика к псевдорусскому стилю – недорослю имперской архитектуры, загубленному революцией. Поразительно, что последующие годы с их градостроительным зудом, почти не отразились на этом дворе. Только трехэтажное здание какой-то подстанции, выползающее серым углом из дальних глубин, подмешивает ту самую ложку дегтя, без которой вкус прочего меда оказался бы приторным и даже подозрительным. Гармония должна иметь границы, не правда ли?

И дышится здесь несравненно легче, чем на пропитанной бензиновом чадом улице. Посреди двора царствуют два могучих тополя, с угнездившимися черными шапками омелы. Весной щедро летит тополиный пух, но нареканий, как ни странно, у жильцов не вызывает. Крепкие здесь люди, слезоточиыый пух им ни почем. Под тополями затерялась детская площадка с качелями и песочницей и несколько скамеек с удобными спинками. Такова обстановка, в которой любит с газетой отдыхать Лиля Александровна. Благодаря песочнице, место имеет название золотые пески. Песка здесь намного меньше, чем на городском пляже, но название утвердилось в силу образного соответствия, предполагающего неукротимое стремление к празднику. Желание быстрого курортного успеха. Ощущение мимолетности переживаемых мгновений. Что-то сходное здесь есть, пусть даже искаженное до нелепости. Счастью еще никто не дал исчерпывающего определения. А народ из ничего не придумает. Птицы любят эти места, и людей здесь хватает – днем больше своих, вечером – пришлых. Сюда сходятся, чтобы обсудить планы на вечер, недалеко сердце-вина города, а вместе с ней – азарт приключений, страсть, мимолетные терзания и призрачные успехи. Сюда же возвращаются на исходе вечера – солдатами после битвы – торжествовать победы и омывать раны. Двор притягивает магнитом, удивляет, кажется (вернее, еще недавно казалось), бури и грозы обходят его стороной, и времени впереди немеряно…

Художница Вера была во дворе своей. Двор уважал ее и немного ею гордился, выдавая этим странную взаимосвязь, которая существует между разными сторонами жизни. Нисколько того не желая, Вера определенно была одной из местных достопримечательностей. С пышной полуседой прической, которую она иногда стягивала черным в горошину бантом, с круглым овалом лица, сохранявшим странное выражение задумчивой или расшалившейся куклы, с небрежным изяществом и неприхотливостью в одежде, она придавала этой пестрой, а иногда опасной среде своеобразную легкость и артистизм. Она никогда не смешивалась с ней, и не пряталась, не отворачивалась с испугом или презрением, а жила в мире и согласии, естественная, как Маугли среди волчат. Она выносила стакан и даже предлагала его сама, если видела, что пьют из бутылки. Она давала консервный нож, чтобы открыть банку с закуской, и помогала пьяному дотащиться до скамейки. И вместе с тем она естественно и безусловно сохраняла дистанцию почтительного к себе отношения, которое вызывает художник у людей всех прочих, пусть даже осуждаемых законом занятий. Летом дверь ее квартиры часто была открыта и лишь наполовину отгорожена от асфальтовой глади листом фанеры. Вере был нужен дневной свет. В широком коридоре она держала свои работы и тут же трудилась, уступив мастерскую бывшему супругу и не обращая внимания на кипящие за порогом страсти.

Теперь о квартире по левую руку. Год назад соседка родила, но жила без мужа. Мать приторговывала крепкими напитками, и достаток был, даже вырос. Антиалкогольная компания пришлась кстати. Утром соседка выкатывала во двор коляску и усаживалась рядом. Время от времени она доставала лежащее в ногах младенца зеркальце и медленно, с усердием микроскописта принималась изучать собственное лицо. Задерживая внимание на малозаметных бугорках и припухлостях, она заглаживала рукой отслеженный участок, заглядывала между оттянутых пальцами век в глубину глаз, закусывала белыми зубками губу, пытаясь выровнять линию чуть вздернутого носа. Так она трудилась долго, не оставляя без внимания даже ничтожной мелочи, не ленясь возвращаться к уже пройденному и подправленному, доводя драгоценные черты до подлинного идеала. Затем она разворачивала стул навстречу солнцу и вытягивала лицо к небу, рассчитывая загореть. Губы, тронутые косметикой, шевелились, посылая молитвы богам плодородия и любви.

Ближе к вечеру начинали собираться подруги. Они заглядывали во двор размяться перед вечерними похождениями. Соседка выносила из дома стулья, дамы рассаживались вокруг коляски, покуривали, отгоняя дым в сторону, и осторожно дотрагивались огненными коготками до ребеночка, который смотрел снизу из колыбели, любовался нарядными тетушками, тянулся к фиолетовым, розовым, малиновым пятнам на выбеленных щечках.

Вера сидела незаметная у раскрытого окна кухни, и часами рисовала этих девочек в черных сетчатых чулках, в париках, натянутых на распаренные от жары лбы, ловила кончиком карандаша движения пухлых рук, несущих к губам сигарету, плавные тягучие линии шеи, щедрые овалы бедер, мечтательные и быстрые глаза в разноцветных озерах косметических теней, и никак не могла оторваться от зрелища волнующего и выставленного напоказ чувственного естества.