Евгений Москвин - Лечение водой

И мышление – только в пределах того, что уже есть.

Уйти от них? Но ведь именно здесь и нужно быть, ежели хочешь сделать что-то стоящее. Что-то серьезное написать! Это – самый высокий уровень, какой есть.

«Их бы никто и близко не подпустил, если б не рухнул советский режим!» – посмеивается Костя, когда у него бывает настроение поёрничать. И что они ловко воспользовались разрухой, залепили артерии, заняли место…

А ежели кому-то удается подняться с этого подвала, так только не таланту, – здесь уж Уртицкий пошустрит и выдаст премию какой-нибудь прозе «косенькой-нестандартной», и обязательно – малой формы, – в результате все это потом куда-то утонет и денется; до издателя вообще не дойдет.

Либо же надо впихнуться в коммерческое море – но таких здесь справедливо презирают.

Зато! В огромной чести в этой маленькой кучке… великий, выдающийся поэт, лауреат пол сотни премий шестидесятилетний поэт Ливстратов! Литературная общественность приравнивает его теперь чуть не к Пушкину! Как-то раз Уртицкий, плотоядно и важно растягивая губы, рассказывал, что лет сорок назад один поэт, будущий нобелевский лауреат, старался, мол, к Лив-стратову примазаться – восхвалял его стихи, на некоем литературном вечере, когда обоим было еще по двадцать пять. (Уртицкий не уточнил, зачем примазаться и почему, а только хотел этой историей показать: Ливстратов гораздо выше всемирно известного классика. Когда же спросили о писателях, получающих Нобелевскую, Уртицкий кисло наморщился, махнул рукой и ответил, что «ее дают по критерию всемирной известности, а никак не писателям, которые действительно что-то представляют из себя»).

Сегодня Ливстратов пишет по одному стихотворению в год – ведь «все настоящие поэты вынашивают долго и трудно»…

И за каждый годовой стих получает премию лучшего поэта и место во всех жюри других больших премий. (Ведь это так и делается – деньги просто (но всегда по-честному) раздаются друг другу…) «Главное – до чего стихи безликие, – часто негодует Костя. – Усталая, бесцветная… «лирика»? Это можно ею назвать? В стихах Ливстратова столько же сока и энергетики, как в скрученной, зажеванной бумаге». Но сколько ж ее жуют-смакуют московские ценители! Все они, между тем, умильно уверяют, что в «бесцветности Ливстратова и есть настоящая мода. Это отвечает духу времени. Кроме того, «Ливстратова печатают наши солидные издания, которые и есть законодатели мод».

«Но я-то должен выбраться из этого! Все одолеть! – крутит и крутит себе Костя. – Я-то как раз порушу эти «схемы». Я должен получить премию, победить, а то потом все – время будет упущено! Должен взлететь по-настоящему!»

Ему даже страшно подумать, что когда-то он может стать таким, как Лив-стратов. Бывает, Костя даже отшатывается душой, как от прокаженного. «Нет, никогда! Я не должен допустить! Погибнуть в этом ничтожестве?………

……………………………………………………………………….»

«Прокатили, прокатили – все изрубили в клочья, уничтожили-и-и-и-и! Издеваются, твари!» — на момент – опять этот пронзительный холод до страху и крику!!

Нестерпимая боль осознания!

Унизили, уничтожили – семь лет работы! Расклинивающий душу холод!

А на поверхности:

– Привет, Ира! Как дела?

– Привет. Все нормально, – у Иры глубокий, низкий голос. Очень зрелый, она на три года старше Кости.

– Ты с работы пришла, да?

– Ага, с радио.

– Я тебе звонил вчера на мобильный – ты почему-то не ответила, – Левашов говорит вежливо и с усмешкой.

– Кость, хотела тебе сказать, что если я не отвечаю, это не значит, что не хочу общаться. Ты поменьше там анализируй, хорошо? У меня просто работы сейчас очень много – там иногда когда запись на радио, я вообще не могу от микрофона оторваться.

Поменьше анализируй… Совершенно очевидно, что Ире рассказали, какой он мнительный, и «все у него в голове сюжеты».

Потом он вдруг вспоминает, как Ира уже два раза настояла, чтоб они не разговаривали долго – минут по десять, этого достаточно…

Тут вдруг всколыхивается: «Я же обмолвился Лобову как-то!.. Когда мы были в студии – год назад! Что у меня так бывает – пустая трепотня с бабами, никаких отношений!»

Костя уже и не помнит, почему рассказал это Лобову… «А Уртицкий? Уртицкий тоже тогда это слышал? Какая разница – Лобов все равно мог передать ему!.. Она все время настаивает, что разговоры должны быть короткими это они ей посоветовали чтоб много лишних разговоров не было а то за ними дело и кончится. Побыстрее посадить в клетку двух попугайчиков чтоб они совокуплялись. И потом уж конечно не смогу ее отшить!

Он ощущает и животное влечение и… «Они мне еще указывать будут, уроды, с кем я должен!..»

Мы с Ирой разговариваем коротко, по десять минут, она на этом настаивает, мы разговариваем коротко».

Все так и вертится, вертится по кругу, по кругу в голове. Иногда он начинает просто кричать и рыдать от несправедливости. Реже всего ему приходит в голову, что Ира действительно что-то испытывает к нему. Что она так и не нашла себе человека, и теперь очень жалеет, что когда-то оттолкнула Костю… Что теперь поняла, что любит его. Мысли об охаянном творчестве, уязвленное самолюбие и игра затравили все. Только чернота и корысть – ничего другого Левашов не видит.

Лобов сказал ему: Забудем, давай, что ты стер ее номер… он у тебя был и ладно, хорошо? Позвони… может, она тебя… любит!

«Забудем, что я стер, забудем, что стер… – Костя все ходит, ходит туда-сюда по комнате. – «забудем» – так он сказал! Это означает они не могли понять почему я ей не звоню… он и Уртицкий наверняка разговаривали обо мне. Да-да это точно так, но о чем конкретно?»

И он представляет (в душе как нервная леска натягивается), что Владимир Михайлович, сидя где-то в кафе, говорит Лобову:

– Ждем еще два дня. Он не звонил ей?.. Через два дня занятия в студии.

– А если он не придет?

– Ну не придет – он же понимает, мы сделаем выводы из этого. В журнале сразу начнем сворачивать…

Сворачивать, сворачивать — Костя ходит по комнате, ледяные шестеренки в мозгу. «Им меня не жалко, не жалко!!» – свинцовый лед в голове. На секунду ему удивительно… поймали в ловушку – такая наглость – как вообще это возможно?!.. «Меня как схватили и сжали!..»

Но тут он вдруг чувствует: вот, сейчас! Перешагнуть, переступить через всю свою гордость и боль! Просто назначить Ире свидание, слиться с ней – вдруг она тебя любит! – манящий, манящий жар и ласка! Она любит, любит!

«Если только переступлю!..

Сразу все завертится завертится Уртицкий сразу даст ход все публикации будет везде двигать и книги начнут выходить! Он все сделает будет работать только на меня! Все завертится, завертится!» – ходит, ходит. Туда-сюда по комнате.