Евгений Москвин - Лечение водой

«Оля, я все понимаю, да! Ты говоришь, ты занята. Что же тут сделаешь! Но я хотел сказать, что мне действительно было очень приятно с тобой общаться. И спасибо тебе за все. В любом случае, я ни за что не обижаюсь на тебя! Я все понял».

Поддаться прогибающейся резине в груди… это ведь так приятно поддаться, скатиться – написать это Оле наполовину специально, чтоб у нее было… чувство вины?

Он скидывает ей смс.

А она тотчас отвечает:

«Хорошо, расскажешь сегодня, когда созвонимся. Но страшно даже подумать, что ты понял из такого разговора!»

У Кости приятные капельки удовольствия – теперь уже он поставил Олю в «добивающееся» положение. (В ответ на то, что вчера вечером он ее… «как бы добивался» – проявляя заботу).

…Он как-то насмешливо и затаенно ждет, что она теперь будет «подъезжать» к нему… но вечером, когда слышит в трубке ее глубокий, мелодичный голос…

– Оля… я просто… я тебе там написал, но… – держа в руках трубку он чудачески и робко махает рукой.

– Ой, нет, Костя, ничего страшного… но я поняла, что общение по смс – это не вариант, – вкрадчиво и очень удивленно произносит Оля. – Просто не вариант!

– Ну может быть, да, но… не обращай, в общем, внимания.

– По телефону – да. По телефону – все нормально, – продолжает, между тем, она. – А по смс – вообще не вариант.

– Ну да, да, ты права, тогда будем созваниваться – это правильней всего. Да… но мне просто было не очень хорошо…

– Правда? – с глубоким участием спрашивает Оля.

– Опять стал думать обо всем.

Они разговаривают еще минут тридцать.

– Понимаешь, – от всего сердца произносит Костя в конце. – Мне просто не хотелось бы постоянно досаждать тебе. Своими проблемами.

– Ты мне не досаждаешь, – Оля слегка посмеивается, мягко и доверительно – совершенно не стоит, мол, ему куда-то отдаляться. Куда это он «собрался»? – хи-хи.

«Какая же она все-таки классная деточка!..»

А Костя ощущает крайнее, невыразимое облегчение – наконец-то развеялся страх и сомнения! «Можно их просто вычеркнуть. Мы будто перекрыли недоверие, страх, непонимание – этим разговором… как груз на другой груз? И нижний, негативный – растворился.

Теперь все хорошо, Оля рядом».

…За всем этим общением он как-то почти и позабыл, что рассказал историю про Уртицкого Левченко. Впрочем, и там он уверен, что дальше это не пойдет – никуда, – ведь Левченко поклялся-побожился, что никому ничего не скажет. Юра так сипел в телефонную трубку свою клятву, от всего сердца – «да, на него можно положиться».

И напрасно Костя так думает, потому что Левченко на следующий день тут же и предал – передав Уртицкому полное содержание разговора. Костина история действительно была для него новостью, и ни в каких интригах он не участвовал… так что язык у него развязался толи из-за мягкого характера, толи просто случайно.

В результате когда Левашов в субботу приходит в студию…

Уртицкий опаздывает минут на десять, появляется с Левченко, который садится напротив Кости. Левченко сразу смотрит на Костю очень строго, но и чуть с юмором; с нарочито поджатыми губами. Словно того озадачивают глупости, заведшие, в конце концов, в нелепое положение.

Кажется даже, что Юра сейчас начнет начитывать поучения и наставления. Левашову все сразу становится ясно. Ну а Уртицкий садится прямо рядом с Костей, гадливо взглядывает на него и ехидно заводит свои большие глазки; белки у Уртицкого вмиг затуманиваются коричневой поволокой. И в продолжение следующих трех часов маэстро только и делает, что гримасничает, кривляется, сучит ногами и, гадко смеясь, издает горлом булькающие звуки – и после них сразу начинает быстро-быстро подпрыгивать, подскакивать на стуле – у Уртицкого будто слизь из кожи сочится, и он стряхивает ее на Костю, – весь исходит, весь.

При всем при том ничего не говорит Левашову, кроме одной-единственной фразы (как только тот вступает в беседу):

– Если вы эгоист, так хоть другим-то мозги не парьте, а! – одно и то же, десятки раз за вечер.

А Костя сидит и очень спокойно, непроницаемо терпит. (Ведь накручивать себя, домысливать, беситься и пр. он всегда начинает уже после любого случая или эпизода. А во время – напротив, сохраняет завидное спокойствие…) Он смотрит на Уртицкого, подпрыгивающего на стуле и слабо думает: «Он пытается теперь расширить какую-то трещину в моей голове… он поймал меня на трещине… Я прокололся и теперь уж все, мне не жить – и обратного пути нет… Я знал, знал, что ничего не выйдет… что все равно все пропадет. Ничего, ничего теперь не будет…»

То вдруг Косте начинает казаться, что Уртицкий что-то перекачивает своими подпрыгиваниями – булькающие звуки из горла. То толчет на одном месте – и ножки маэстро дергаются, дергаются, а большие глазки горят от лукавства и слизи… У Кости вдруг мысль, что Уртицкий… пытается сейчас изобразить земноводное из своей повести (вспоминает, что в конце по сюжету оно, кажется, забиралось на антресоли своей квартиры и жарко, искренне молилось Всевышнему – просило о справедливости и куда подевалась демократия, почему его не хотят признавать за человека в современном гражданском обществе).

– Если вы эгоист, так хоть другим мозги-то не парьте, Кость!

Если в этот вечер говорит кто-то еще, а не Левашов, и Уртицкому надо ответить, маэстро сразу стихает и начинает вести себя совершенно нормально. Но как только вступает Костя…

Даже странно – как это у маэстро получается так мгновенно перестраиваться.

Оля… да, Оля тоже здесь. Она смотрит на это действо, краснеет и, сверкая глазами, будто как щерится от ярости и негодования (ее светлые волосы туго зачесаны назад)… она не сводит с Уртицкого взгляда – но и все, больше ничего не делает.

Костя часто посматривает на нее, и ему становится чуть легче.

Остальные участники вечера сохраняют благоразумное молчание, слегка улыбаются в стороны, ничего, между тем, не понимая, – что такое вдруг случилось.

(Да, студийцы действительно и искренне никогда не замечали намеков и игр маэстро, если это не было адресовано лично им. Пожалуй, и Левашов далеко не всегда мог прочитать между строк. Что же касается «непонятных случаев» вроде этого – юные литераторы очень быстро все забывали, не выказывая особого интереса. И потом, с наводящими вопросами, припоминали смутно, нахмуренно – «что-то, мол, было, кажется; да». Но и все).

И после этого вечера никто не подойдет к Косте, не спросит, что такое произошло. (С другой стороны, он ведь ни с кем так уж близко не общается).

Но вообще – все дело опять-таки же в Уртицком. Он превосходно умеет после затуманить мозги и все замести (не то, что даже сказав, что не понимает, о чем речь), но просто увести в сторону своим поставленным голосом, высказывающим пространные и удивительно глубокие суждения о литературе; ловящим самую суть.