Владимир Фадеев - Возвращение Орла

Невесёлая дедовская озабоченность, выросшая, как казалось Мишеньке, только из его, деда, трагического прошлого, была в таком диссонансе со светлым комсомольско-физическим будущим, что чаемого дедом контакта не случилось. Хотя несколько раз старому всё же удалось увлечь малого истинами ничуть не менее завораживающими, чем теория относительности и квантовая механика…

Сейчас, в палатке попробовал сквозь сон улыбнуться, вспомнив, как рассказывал ему дед Михаил сказку – тогда, когда рассказывал, не услышал («Дед, что ты мне сказочку рассказываешь, я уже по физике лучший ученик в городе, а то и во всей области, мне же не три года!.. а ты мне сказочку…»), а сейчас вот вспомнил, как услышал: «Было тут, под самым Орлом, за самым нонешним истоком, в древние времена верхнее море, вытекали из него реки в разные стороны, и наша Ока тоже, и по воде поэтому считалось это место лучшим – во все стороны путь, что зимой, что летом, что торговать, что воевать. А посреди моря был остров, и выходила через него ещё и сила земная. Остров невысок, но кто на нём стоял, тот все другие земли видел и слышал. И люди жили тут особенные, умение у них было видеть и слышать, земля их берегла, они, докуда видно и слышно, берегли землю. И расселились эти люди по всей Оке, и по другим местам на земле, где можно видеть и слышать, в три года пути солнцу навстречу, три года пути посолонь, и называли каждое новое место тоже Окой, и стали беречь землю сообща. Потому и был тут ключ ко всей земле, и кто из чужих людей узнавал это, всегда хотел этим ключом владеть, но уже не для того, чтобы землю беречь, а только чтобы себе силу прибрать. Бесы серые. Тысячи лет хотели, да в те тысячи и сунуться не могли, да постепенно поокрепли по окраям, полезли злее. Покрайние родники-ключики окружили, и на главный ключ метят. А мы держим. Не удержим – погибнет земля. И ты из держателей…»

Смеялся Мишенька… «Понятно дело, что Гитлер – главный бес!..»

«Да никакой он не бес. Он – у бесов пёс. Бесов, как и держателей, немного, и сами они против нас слабы, но они выкармливают псов, натравливают. Псы даже и не знают, что у бесов на уме, хотя этому последнему приоткрылись, потому что не только Москва, не столько, ему нужна была, он знал откуда миром правление идёт, знал, где делать себе берлогу… да все об этом будут молчать, молчать и новых псов растить, куда как коварней и злей, надо будет много духа, удерживать…»

Но разговорами всё и кончалось. Дедова идея-фикс – сплавать с внуком сначала к окскому истоку, к бывшему верхнему морю, как некоему начальному пункту предполагаемого посвящения, на три-четыре дня в оба конца, а уж потом, летом, по Оке вниз, четыре дня в один только конец, в другое сильное родовое место – всякий раз не осуществлялась из-за каких-то пустяков: то комсомольский субботник, то олимпиада по физике, то первенство района по лёгкой атлетике, то городской турнир среди школ по шахматам, то просто – «не могу я сегодня и завтра». И даже летом, когда школьник должен бы быть свободен, как ветер – тут и экзамены, какая-то практика, потом отработка, сборы, лагерь, и даже поход, но в другую от дедова истока сторону. Между дедом и внуком росло расстояние, как ни старался дед все три года до отъезда Михаила-внука в Москву, не мог захватить сумасбродный спутник в свою орбиту, вздыхал, мрачнел и год за годом как будто остывал, тепло, не нашедшее единственного, казалось, необходимого применения – перелиться во внука – сякло за ненадобностью. Понимал, что упустил – не по своей вине! – внука. Два самых главных семилетья, когда и можно человека на путь поставить, он только и мог, что молиться за него. Закостенел парень, развернули его душу вспять, засохла она, но… но всё равно – пытался.

Рассказывал – пытался рассказывать – об истинной родине.

– Расширь взгляд, улети ввысь и оттуда глянь – много увидишь.

– Что? Что? И так ведь всё видно. Немца победили, жизнь строим новую, мирную, счастливую.

– А как победили? Почему? Кто?

– Чудной ты, дед! Как кто? Мы!

– А ты хоть знаешь, кто такие – мы?

– Знаю – советский народ. Разве не так?

– Так-то оно так.

– У меня же, дед, не только по физике, но и по истории пятёрка!

Пятёрка… Тупик, тупик и тупик. Пробовал рассказывать, как бы просто так про старину, но парня ничего раньше 17 года уже не интересовало.

Вот и прямо перед походом, позавчера, поспорили-повздорили:

– Не из какой-такой физики никогда не будет ни тебе, ни земле твоей никакого толку, если ты к земле пуповиной не привяжешься, унесёт вас ваш комсомольский смерч в пустыню, ни пути, ни дороги, пропадёте.

– Только с физикой толк и будет! – браво парировал Мишенька, – да и без комсомола – как же?

– Да я не против твой комсомольской физики, но и к физике пуповина нужна, без пуповины, что от земли, всё одно – пр о пасть.

– Пропасть, пустыня… мрачный ты, дедуля. Смотри, какая жизнь начинается! А пуповину же отрезают сразу, не нужна пуповина.

– Эх, ты, физик! Начитались своих Инштейнов , а ведь никакого смысла мира не имеете! Эту пуповину ножницами не отрежешь и иголкой не пришьёшь. Чтоб её увидеть и понять вашей физике мильон лет нужен… пропадешь ты без неё, без пуповины. Какой-нибудь пустышок выживет, а вот ты-то и пропадёшь!

– Как пропаду? Война опять будет?

– Война… – Дед устало покачал головой. Был бы Миша зорче, сумел бы прочитать дедову тревогу: «Будет… война не кончалась, наша битва вечная, за жизнь, за тебя битва… а я вот её проигрываю…». – Ты в мирное время пропадёшь, в мирное время жить бывает тягше, война-то, она изнутри простая, как вошь: смерть косит себе и косит, там враг, тут приказ, и Родина за спиной. А вот загнуться без врага, без приказа, у сам о й родины за пазухой…

– Ты что, дед! Посмотри! – и Мишенька обвёл рукой иконостас над своим столом: дипломы, грамоты, грамоты, дипломы, – это же всё моё!

– Эх, ты… моё! Не твоё, а моё, деда моего, прапрадеда моего, пращура нашего. Ты с нашего молока сливки собираешь, только кормить тебе этими сливками некого будет. Пропадёшь… Пустышок выживет, а ты пропадёшь, упорхнёт твоя Жар-птица.

– А ты, дед, выживешь?

– Мне срока нет… и тебе могло бы не быть, ты же наш, ярный… а пропадёшь, никакая физика не спасёт, только подпихнёт в чёрную яму, в склеп.

– Кто? Герц Иванович подпихнёт? – Миша рассмеялся, – уж если физика не спасёт, что тогда и сможет?

– Пуповина, Ока-матушка, земля… и то, если потом вернуться повезёт… К тому ж ты один за семь должен, первун… Первун, а вышло, что и последыш.

Только одно и вынес Мишенька из разговора, что война взяла не столько убитыми, с сколько не родившимися, но тяжести этих шестерых не родившихся на горбу своей души так и не почувствовал.