Владимир Фадеев - Возвращение Орла

– Ты, дед, запутался: так или, по-твоему, наоборот?

– Наоборот: потому, что существа-то ты и не знаешь. Вот что из чего: существо из вещества или вещество из существа?

– Каждое существо состоит из вещества, то есть всё живое в конце концов сконструировано из неживого…

– Потому-то и бедлам, – оборвал его дед.

– Где?

– А везде. Наоборот: в каждом веществе есть существо, у всякой вещи есть сущесть, она им, вещам, присуща, и вещество взялось из своего существа, больше ему взяться неоткуда, и ещё не всякое-то существо обрастает веществом.

– Почему же?

– А без надоби. Сущи в мире несметно, видимо-невидимо, а вещей всего-то только те, что есть.

– И какие же, по-твоему, сущи могут облечься в вещи?

– Какие сподобятся.

– А что нужно, чтоб они сподобились?

– Увидеть. Когда сущь увидишь, она тут же превратится в вещь, тогда и другие на неё посмотреть могут, и сама она враз заговорит, за- вещ ает. Слышали, небось, присказку – «видимо-невидимо»? Как раз об этом. Было невидимо, стало видимо.

– То есть сущь можно только видеть, а на вещь лишь смотреть?

– Если смотреть, то вещь и будет только вещь, как вы вот про неё думаете, и то, пока ты на её не смотришь, а если вещь видеть, то можно узреть и её сущь, то, из чего эта вещь взялась и оживела. Потому-то у вас от вещи остался только вес, а нет главного, что от сущи…

– Если от вещи – вес, то что от сущи? Сус?

– Сус… раньше так и звали: сус. Вес и сус… И-сус, сущий на небесах. Или забыли?

– Значит – Иисус?.. – тут же встрял давно прислушивающийся к разговору Африка.

– Только по-правильному, по-русски – Исус.

Великий физик хотел было рассмеяться, но вдруг как бы оторопел: как бы помимо его воли главная картинка мироздания так переворачивалась в его голове, что на некоторое время он выпал из разговора.

– Это как посмотреть… по-русски. Иисус тоже по-русски, – держался за привычное православный неофит.

– Эх, Женька! Говорю же: видеть надо, а не токмо смотреть. Можно ведь посмотреть, а ничего не увидеть.

– Как же видеть, если не смотреть?

– Соображай… мозгами-то, – шамковато улыбнулся Сергей Иванович. – От смотрения цветы вянут, а от видения камни цветут.

– Разве это не одно и то же – смотреть, видеть…

– Да ты послушай слово-то, чай, русский. Вникни!

– У тебя, дед, третье горло не открылось? – огрызнулся Африка. – Мимо кайфа, мимо радости сразу в мудрость?

– Какая там мудрость, это всё радость.

– А как же сказали: «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь»?.. – не преминул вставить начитанный Семён.

– Дураки сказали, или враги для дураков, или они просто радоваться не умеют, или очень уж не хотят, чтобы другие радовались… всяко может быть. Сами-то они, небось, мудрые…

– Правильно, Сергей Иванович: знание – сила, а мудрость – радость, – Аркадий был всегда на стороне старика.

– Погодите, – перебил всех вышедший из своего ступорка Николаич, – а как же увидеть то, что ещё не явлено, то, что ещё невидимо? Как же новые вещи из твоей сущи вытягивать?

Дед вздохнул.

– Непросто… Дети могут, или во сне бывает, или вот… – постучал корявым пальцем по кружке. – А так только особые люди, взор у них чистый, вострый, за явленные уже вещи не цепляется, мирское, как нам, этим видунам не помеха.

– Есть сейчас такие?

– Как не быть, творилы… – вздохнул, – Да, словом ещё можно: правильное слово родится, а за ним и вещь объявляется, это самый прямой ход.

– Вначале было слово? – воскликнул, услышав знакомое Африка.

– Не глазами видели, а словами? – многозначительно хмыкнул Семён.

– Так. Иное слово поглазастей любого бинокля будет… затем они и появились, слова, ими прежние силачи из сущи вещи изымали… не лясы точили.

– Вот ведь: есть же русское слово – сущь, и по смыслу, и по… сути, – сокрушался Николаич, – а у нас «вакуум», и будь хоть он трижды творящий, сути-то не выражает.

– Что это такое ваш вакум ? Пустота?

– Ну, не совсем пустота. Это как бы сыр из одних дыр, но в обёртке и с ценником.

– Еще ничего, то есть сырная сущность. Правильный вакум , а слово всё одно – пустое… Ино дело – сущь.

О чём-то шептались они и с Поручиком, и Африке загадывал загадки, а уж у Капитана с дедом была отдельная песня.

Вровень с рекой дед ценил только дерево, в реке – стреж, в дереве – ствол. Из листков-цветков челна не выстругать…

Когда теперь мы видим рыб, плавающих в воде, то эти рыбы, – конечно, в выродившейся форме – являются остатком того человека.

Р. Штайнер

«Сбрендила, – сообразил Винч и просмотрел этикетки у дальних рядов: ряд «агдама», ряд «777», ряд «солнцедара», три безымянные «бомбы», две «столичные» и два последних ряда по четыре бутылки из «розового крепкого». Можно было восстановить график завоза в магазинчик, а также размер учительской пенсии. – Съехала наша бабушка Яга с катушек от «розового крепкого».

– А что он – обещал? – Чтоб как-то сгладить, спросил Африка.

– Приплывёт, сказал, через год… вот, приплыл.

Мешок ещё раз подпрыгнул, из него выпростался чёрный сопливый хвост и мазнул по очкам ровнёхонько свалившегося к мешку Николаича, тот с трудом встал на четвереньки, задрал голову и, ничего не увидев, начал тереть очки пальцами.

– Ч-что тут у вас за туман? – и упал снова. Воистину, ему, одноимённому, было тяжелее всех – все удары в него, неприкрытого вторым именем, попадали без промаха. Сколько раз думал Капитан спрятать Николаича за какой-нибудь кликухой, но вот ни одно прозвище к нему не прилипало. Мучился. Его крутило и корёжило, но, правда, всё равно без ожидаемых чертями последствий, потому что большую часть времени проводили всё-таки на косе, под защитой.

Поручик встал и вытряхнул рыбу из мешка. Огромный – таких не бывает – реликтовый лещ, больше метра (с хвостом) в длину, с чёрной спиной и бронзовым в кровяных разводах пузом, жалостно смотрел оловянным с темным зрачком глазом в потолок и на счёт пять устало поднимал жабру.

– Это точно…Сергей Иванович? – спросил Африка.

«Ну и дурак!» – подумали остальные.

– А кто же ещё? – Нинванна прехитро обвела всех взглядом, – кто?

– Действительно – кто? Надо бы Аркадия привести, он в рыбе разбирается.

– При чём тут рыба? Причём тут Аркадий? Это лещ.

– Двадцать один килограмм, – подняла Нинванна к потолку палец, – а вот на такой тонюсенькой лесочке… почитай сам на берег выполз. Иваныч, тут без сомнений, хоть и сама не сразу признала. Бывало, вот так же по Прорве намается, ляжет тщедушно где придётся и дышит, дышит…

– Может, ему спиртика под жабры? Сколько без праздника…

– Наливай и всем, чего уж.

Выпили, плеснули и в красную жаберную мякоть. Сергей Иванович замер, словно задержал дыханье после стопки, а потом смачно шлёпнул хвостом по полу.