Георгий Саликов - Девочка и Дорифор

– В этом доме пока никакого ремонта не было. Уже, считай, не один век. Печка действующая. И дымоход чистый. Но лето ведь, – седовласый герой уставился пытливым взглядом на гостя, ожидая от него построения слов пояснее, чем странный интерес к синицам и дыму.

– Не важно. Главное, была бы тяга.

– Сегодня не слишком жарко. Должна быть маломальская тяга. Я обычно мусор туда всякий запихиваю. И черновики. Плохие. Да поджигаю, когда набивается.

– А сейчас? набилась?

– Нет, пока чуть-чуть.

– Не накопил ещё?

– Думаю, до конца – не скоро. Хочешь поджечь?

– Нет, нет, нет. Оно твое, тебе и сжигать.

– Хорошо.

– Ну, да, хорошо. Извини, отвлёкся. Награда, понимаешь? Награда ведь волнует, неправда ли? Волнует, волнует. Ещё как волнует. А вот истинная причина волнения неизвестна. Волнение так просто не посетит. Оно тоже вроде бы награда, нежданный дар небес. Опять отвлёкся. Путаюсь я, понимаешь? Но дело моё мучительное и далеко не неоднозначное.

Антон Вельяминович попробовал обуздать бойкие летучие мысли и присел на краешек роскошного дорифорового кресла.

Глава 11. Исповедь Луговинова

Мой институт, конечно же, хорош. Продвинутый, говоря по-современному, известный миру. Специалисты разные. Опытные. Доверяют мне. Я тоже доверяю. Ещё пасётся у нас молодёжь. Аспиранты, в основном, соискатели. А среди них иные обладают маломальскими симпатичными мыслишками. Живинькие такие, не без парадоксальности. Кроме всего прочего, то есть успешного руководства институтом, выработался мной занятный метод научного отбора. Не слишком оригинальный, но верный. И я его использовал на все сто. Даже увлёкся. Действительно, я бескорыстно пас молодёжь, не отказывал им ни в чём. Подкидывал одни-другие давно заготовленные темки, оставшиеся от моего давнего учителя. По наследию, хе-хе. Уводил новых коллег, так сказать, на испытанные луга. Там они исправно насыщались, чисто проходили путь молодого учёного, отменно защищались, и – порядок. Их мыслишки я умело уводил в иную сторону. Ну, скажем откровенно, конечно, я их в копилочку складывал. Или в холодильную камеру определял для свежей сохранности. Для будущего употребления. Нет, не подумайте плохого, их мысли я не зажуливал, не пытался их выдать за собой рождённые, тем более, публиковать это в виде авторских статей. Не приведи Господи такого свинства. Берёг я это добро до поры до времени. А мыслителей тех – лишь увлекал другими делами. Без принуждения. Аспиранты меня в результате искренне благодарили за гладкий выход в финал. А я с каждого, за время прохождения практики в институте, состригал по задумке одной, другой, да складывал эту пряжу в погребе научной мысли. Они под конец работы уже забывали эти сырые идейки или просто не ценили, а то и считали абсурдом, благодаря опять же мне. Мало-помалу, образовался способ аккумуляции разнонаправленных чужих мыслей. Я ведь легко обрабатывал учёный народ, и со временем накопилось много чего. Куча добра не расфасованного. Полный погреб, не протиснуться. Уставишься на него, и сразу не придумаешь, во что употребить. Но смекаешь про себя: «ан, глядишь, да выйдет польза». И вышла. Как ни странно, получилось оно, в конце концов. Удалось его уловить из умственного небытия. Вроде бы наборчик чего-то разношерстного, компиляция чего-то несовместимого, а с другой стороны – завершённая комплектация всего необходимого для новой теории. Даже революционной. Эх, крутнётся ведь ось науки. И крутнулась. А скоро нате вам, и невероятно престижная мировая благодарность – почти в кармане. Я не испытываю ни сильных, ни слабых угрызений совести. Обыкновенный обмен. Мне оставляли одно, я подкидывал другое. Многие стали докторами. Думаю, что стали. Материалу для того предостаточно. И каждый признателен мне. Они должны быть благодарны. Я ведь пас их пригоже, выбирал хорошие, испытанные луга. А то умное, что каждый мне оставлял, никаким боком не вписывалось в тогдашнюю научную пирамиду. Зато вписывалось в мой порядок. Искомая человечеством и мной картина, наконец, отточилась и обнаружила себя.

Но проявила она эту необычайную стройность, прямо скажем, противоестественно.

И приключилось это невероятное происшествие на почти заброшенной дачке.

Были моменты, когда я горячо сожалел о не слишком уж праведной деятельности. О собирательстве, усиливающем жажду ещё большего собирательства. Искры сомнения кучковались и превращали себя в костёрчики. Но эти будто бы сигнальные огни мною не использовались для принятия пригодного решения. Сожалел да сожалел. Многократно. Но делал. Делал и сожалел одновременно. Сожалел, потому что не находил сходства этих мероприятий с обыкновенным, принятым в обществе обменом. Идейки подопечных моих я, по сути, воровал, а им подкидывал взамен тоже ворованные, но у другого человека, у давнего учителя. Вот оно, главное сомнение в поступках моих. Воровство, оно ведь проявляется в довольно неожиданных формах. И потом, оно вообще мне кажется повсеместным окружением нашего бытия. О чём ни вспомнишь, о занятиях своих, о служении чужих, – кругом натыкаешься на присутствие воровства. И когда начинаешь такое потихоньку осознавать да копить осознанное, умом подвинуться можно. Некуда спрятаться от вездесущего царства хищничества. Мысль, конечно же, не оригинальная. Ощущение от неё тоже не отдаёт особенным вкусом. Да, можно и не упоминать об этой увлекательной стороне нашей жизни. Эко, произвёл открытие мирового масштаба. Умный больно. Однако я всерьёз изучил природу похитительства. Даже взял, да сочинил отдельный опус, где раскрыл и увязал все механизмы данного феномена, применяя собственный опыт в первую очередь. Я понял, что именно присутствие этих механизмов с их круговыми зависимостями как раз и создают феномен воровства. Система. Нет систем, нет и хищничества. Там оно всё, там! В системах со своими механизмами. И, наконец, произвёлся переворот в сознании. Я, после завершения опуса, безжалостно осудил себя и твёрдо решил: никогда не участвовать в этом соблазнительном спектакле, поглотившем человечество. Сегодня будет ровно год тому знаменательному решению. Я тогда же и почти раскаялся в использовании надуманного метода. Почти? Да, не до конца. Потому что решение решением, а дела делами. Полного очищения не произошло. Не раскаялся до дна, а лишь разочаровался нараспашку. Ну, опомнился, вроде. Одним словом, во мне пробудилась небывалая решительность в небывалом поступке – для меня – фантастического качества. Но не без логики. Я понимал: никакого толку не производится от не слишком праведных накоплений. И не произведётся никогда. Незаконный капиталец не вкладывался ни в какие интеллектуальные банки: ни в местную черепушку, ни в соседние головушки. Не отмывался он. Лишь отравлял мою совесть. Не было перехода количества в качество, установленного законом диалектики.