Василий Тихоновец - Тайна дикого гуся

Сестра встретила меня открытой радостью, но без демонстративных поцелуев, способных смутить серьёзного человека четырнадцати лет от роду. Из аэропорта мы отправились через весь город в её скромную обитель на улице Генкеля. Сначала ехали на автобусе, а потом пересели в старый пучеглазый трамвай. Сооружение на колёсах, лязгающее капканами дверей, отлавливало доверчивых людей на остановках и превращало их в безликих пассажиров. Трамвай тащился по городу медленно, как старый мерин, измученный работой. Только иногда, вспомнив довоенную молодость, он позволял себе чуть ускорить бег с тем, чтобы остановиться на ближайшем перекрестке для долгой передышки. Внутри трамвая было ужасно холодно, и все окна покрылись толстым слоем инея. Я продул в грязно-белом панцире маленькое смотровое отверстие, чтобы хоть что-то видеть и своим чуть-чуть преувеличенным любопытством сгладить неловкое молчание, неизбежно возникающее между родными людьми, отвыкшими друг от друга. Через слепнущий от дыхания глазок на трамвайном стекле я с любопытством разглядывал зимнюю столицу области. Она тщетно пыталась скрыть неопрятность в глубоких и грязных сугробах. Но даже на центральных улицах из-за них торчали покосившиеся и давно отжившие свой век деревянные хибары. Огромная деревня, явно подпорченная одинаковыми коробками пятиэтажных домов, как старая женщина, украсившая себя толстым слоем грима, – вот чем казалась Пермь.

Трамвай добрался до незримой финишной черты, из последних сил пересек её и примёрз всеми колесами к блестящим рельсам. Пермь Вторая. Двери с лязгом открылись, и мы вышли. В блёклом небе ярко светило маленькое зимнее солнце. В морозном воздухе остро пахло общественным туалетом, угольным дымом множества вагонных печурок и дешёвыми щами из кислой капусты. Все это указывало на близость железнодорожного вокзала, откуда можно укатить в любую часть нашей необъятной и хорошо охраняемой страны. Даже к китайцам в их таинственный Пекин можно было попасть без пересадок прямо с этого вокзала.

Без общаг, казарм и бараков немыслимо воспитать чувство коллективизма и незримой общности судьбы, вместительной и единой для всех. Стены в комнате общежития, где жила моя сестра, оказались покрашенными от пола до середины грязно-зелёной масляной краской и утешали воспалённые взоры студентов своей незыблемостью. Выше этой панели они выбелены серой известью и под прямым углом переходили в потолок с электрической лампой по центру, без больничного белого плафона или круглого мещанского абажура. Железные кровати с панцирными сетками застелены синими байковыми одеялами, что создавало полезное ощущение казённой временности жизни.

Я знакомился с компаньонками сестры по мере их появления после зачётов и экзаменов. Ни одна из них не могла вызвать живого интереса, потому что на фоне сестры все они выглядели обыкновенно. Кроме того, сердце моё уже давно и непоправимо занимало неразделённое чувство. В нём я мог сознаться только самому себе.

Я вежливо слушал щебетание студенток о формальной логике, софизмах и силлогизмах и не сомневался, что в практическом русле жизни эти зыбкие островки знаний не помогут девушкам долго удержаться на поверхности. Все они рано или поздно утонут в повседневном однообразии семейных забот, станут некрасивыми рыхлыми тётками из очередей за колбасой. С авоськами, сумками и равнодушными коровьими глазами, в которых давно истратилась надежда.

В тот первый вечер комната заполнилась до отказа молодыми людьми. Они дружно поедали вкусный суп и жареную картошку – самое простое, что мне удалось приготовить на неуютной общественной кухне. Там, на этой кухне, приходилось смотреть в оба: и кастрюлю с супом, и скворчащую сковороду могли утащить из-под носа. Это считалось особой ловкостью.

Мой опыт удался: гробовое молчание во время еды – лучшая похвала повару. По количеству едоков стало понятно, что запасов хватит на неделю. Я наблюдал за молодыми парнями в грубых свитерах, пахнущих псиной, дешёвыми сигаретами и кислым алжирским вином. Среди них сидел и «гибрид клёна» – избранник моей сестры. Он выделялся дорогими сигаретами «Таллинн», негритянской шапкой рыжих волос, бородой из того же материала и рокочущим басом. Он мне не нравился.

***

Пока студиозусы дремали на лекциях, у меня выкраивались свободные часы. Я проводил время в размышлениях на тему «он и она». Расклад мыслей выглядел примерно так: «Он, понятное дело, Враг. Если я решусь его убить и совершу этот полезный поступок, то разобью её жизнь, и она сделается несчастной навсегда».

Весь мой «кровавый опыт» ограничивался случаем с томагавком и «бледнолицей собакой», и однажды совершённым убийством курицы. Стрела с жестяным наконечником была для верности отравлена соком «волчьих» ягод. Показания соседки, труп птицы, можжевеловый лук и колчан с тремя отравленными стрелами перевесили правдивость моих оправданий. Я получил суровое наказание. Но разве оно сравнимо с сибирскими рудниками и скоротечной чахоткой? Или расстрелом? Я живо представил мгновенно поседевших родителей, сестру в чёрном траурном платье, похороны, суд и приговор: «…к высшей мере… через расстрел». Убийство не подходило.

Когда не знаешь, что делать – сделай шаг вперёд. Шаг обошёлся ровно в шестьдесят копеек: пачка «Таллинна» и двадцать коробок спичек. Одна тысяча двести спичек были аккуратнейшим образом очищены перочинным ножом от так называемой «селитры». Полученное вещество обладает свойством взрываться от сильного удара. Однако оно может и просто гореть. Процесс, конечно, бурный, но относительно безопасный.

Каждую из двадцати сигарет я освободил от табака почти до самого фильтра. В полупустую сигаретную гильзу закладывалась убойная доза «селитры» от шестидесяти спичек. В качестве шомпола использовался синий цветной карандаш, выпущенный фабрикой им. «Сакко и Ванцетти». Кто они такие я не знал, но карандаш точно подходил по диаметру. Заряд горючей смеси прижимался «пыжом» из табака. У единственного потребителя сигарет «Таллинн» не оставалось ни единого шанса: все двадцать сигарет заряжены самым тщательным образом и уложены в пачку. Следы подготовки к террористическому акту уничтожены.

Мой расчёт был предельно прост: студенты дымят прямо в комнатах. Лишь один из них курит «Таллинн». Объект берет сигарету из пачки. Красиво прикуривает. Через три секунды – вспышка. Жертва начинает ругаться матом при девушках. Всё. С этой секунды он для моей сестры – никто и звать его Никак.

Так и случилось. Сигарета. Спичка. Отсчет: три, два, один…. Вспышка. Запах палёной бороды. Рычание… Но вместо желанного мата – таинственное ругательство: «Массаракш!!!» С этой минуты я понял, что сестра никогда не свяжет судьбу с обыкновенным красавцем-мужчиной: любовь безжалостна и слепа. Её выбор обещал сделать их совместную жизнь недолгой, но полнокровной и яркой. Ни одна другая женщина не смогла бы полностью нейтрализовать весь вред, исходящий от этого рыжего типа и, возможно, спасти мир от неисчислимых бедствий. Я видел её глаза и понимал, что не стоит высказывать опасения вслух. Так можно до конца дней сделаться врагом родной сестре. Мне оставалось мудро молчать.