Евгений Петропавловский - Невесты общего пользования

Мираж грядущих лет не манил Чуба разноцветным переплетением затейливых узоров: более-менее ровная линия, которую он спокойным умом представлял позади себя, вполне устраивала его и в дальнейшем. Если она не оборвётся и не завяжется узлом, то пускай себе дорисовывается тихоструйным образом, без перегибов и разрывов. Как можно дольше, до самой старости.

Впрочем, порой случались мечты. Однако не слишком загогулистые. Хотелось, например, поехать на море – туда, где земля встречается с водой, а люди – с солнцем. Смутно представлялось, как они вдвоём с Машкой лежали бы на берегу, обнявшись да изредка переворачиваясь с боку на бок ради равномерного загара. Прислушивались бы к плеску волн с закрытыми глазами, вдыхая солёный воздух. Ещё, конечно, ели бы шашлык и чебуреки, и шаурму, запивая вином или чем там ещё запивают шашлык и чебуреки, и шаурму на курортах… Ни Чубу, ни Машке пока не доводилось бывать на море, да и неизвестно, доведётся ли, но ничего, мечтать не вредно. Может удастся когда-нибудь собрать денег, всё-таки целая жизнь впереди.

***

По ночам, во сне, Мария часто разговаривала – негромко и нежно, однако бессвязно. А Чуб, если ему случалось не спать в такие минуты, тщетно прислушивался к супруге в надежде уловить хотя бы тени конкретных фактов. И досадливо гадал, из каких золотых грёз приходят к его спутнице жизни эти слабовменяемые призраки звуков, упорно не желающие превращаться в действительные слова, которые способен переварить человеческий разум. Впрочем, он понимал, что ни во сне, ни наяву добиться полной высказанности невозможно, ибо далеко не всё, происходящее с людьми, годится для словесного оформления.

В идеале завершающей точкой любого начинания должно быть чувство глубокого удовлетворения. Но Чуб по отношению к своему переходу из холостого состояния в женатое не испытывал чувствительной глубины (такой, например, как в минуты, когда, лёжа на кровати, он приникал глазом к дыре в стене, чтобы всматриваться в космическую тьму и выискивать в ней бесконечно разнообразные пространства, и наполнять их знаками и картинками, коих на самом деле не мог, а только хотел бы увидеть). Впрочем, данному факту Чуб нисколько не удивлялся, ибо свадьба не являлась его собственной задумкой, которую он бы вынашивал и лелеял загодя в сокровенной прохладе душевных тайников, как это обыкновенно происходит у других людей с более мягким устройством характера и старомодным набором семейных установок в умственном пространстве. Чубу хотелось гораздо большего от жизни (он даже не сумел бы полномерно пересказать, насколько многого ему хотелось, однако понимал, что и половины желаемого нельзя достигнуть в течение человеческого века, пусть и максимально продолжительного). Ну и что же, он не видел в этом ничего зазорного. Ведь каждый представитель свободного разума для того и появляется на свет, чтобы чего-нибудь хотеть. А иначе какой смысл во всём остальном? Никакого, сплошная насмешка и пустая формальность вместо полнокровного движения к самосознанию и гордости.

С другой стороны, говорят ведь: желай по силе, тянись по достатку, а кто к излишнему стремится, тому и малого не видать. Оттого хоть и желал Чуб несравнимо большего, чем имел в фактическом остатке, однако негативных ощущений по данному поводу у него не возникало. Всё двигалось нормальным путём, да и ладно. Тихой сапой Мария вошла в повседневную норму его жизни: постоянно под рукой, без проблем и требований; если надо что-то принести и подать, то принесёт и подаст. Как воспитанная собака. Точнее, лучше собаки, поскольку животину ещё надо дрессировать, кормить и выгуливать – не то убирать за ней дерьмо, когда нагадит во дворе. А Машка кормилась самостоятельно, за родительским столом, в дрессировке не нуждалась и ежедневного выгула не требовала. Зато её можно было в любое время дня и ночи затянуть в постель и трахать как сидорову козу, чего не скажешь о собачьем роде, который привлекателен лишь для извращённой части населения, к коему Чуб себя причислять не пожелал бы ни за какие деньги, разве только под пыткой, да и то не от души.

…Иногда, оставшись один в своей комнате, Чуб поднимал взгляд к потолку и, увидев там паука, устремлял в его сторону вежливую мысль нейтрального порядка:

– Привет, Тимофей! Вона какие дела: жисть продолжается. Лично я уже и ожениться успел. Нормально, да? А как нынче живётся-пережёвывается паучьим представителям?

Каждый раз он незамедлительно получал ответное соображение. Например:

– Нормально. Только мухи, падлюки, всё хитрее становятся: целую неделю дразнятся, рядом шлындрают, а в паутину, гадины, идти не хотят! Ничего, я дождусь, у меня терплячка такая, что ты и представить себе не сумеешь: от голода усохну, а всё равно докараулюсь! Зато уж когда она, зараза, в мою сеть уловится – пусть требухается хоть с какою силою, а не вырвется. Ты знаешь, что паутина примерно в два раза прочнее стали? Не знаешь, то-то же. И ещё, между прочим, паутина имеет свойство внутренней шарнирности. Из-за этого подвешенный на моём волокне предмет можно до несхочу вертеть в одну и ту же сторону, а она не только не перекрутится и не оборвётся, но вообще не будет создавать силы противодействия. Отак-то! Только мухи, заразы, летают стороной, не хотят ловиться, вот незадача.

Или – наоборот:

– И не спрашивай, Николай, полное блаженство, а не жизнь. Сегодня ночью поймалась мне смачная мушонка, а по утрянке – тушка ещё жирнее первой угодила в тенёта. Я, наверное, с ума сойду от радости, пока успею их обеих как следует обработать для консервации. Эхма, всегда бы так! Жаль, не ведаю, окажется ли будущее настолько же благодобычливо, как настоящее. Потому лучше не сотрясай воздух словами: забот полно, не до тебя сейчас.

К сожалению, своей супруге Чуб позабыл рассказать об их обоюдном членистоногом сожителе. И Машка как-то раз, занимаясь уборкой в мужнино отсутствие, уничтожила паука одним ударом свежесвязанного тугого веника. Разумеется, без злого умысла – обычным мимоходным движением, в пылу домашней работы.

На следующий день, обнаружив отсутствие Тимофея, Чуб осторожно выведал о порядке событий. И, утвердившись в понимании смерти паука, коротко поогорчался нежелательному факту, но скандалить из-за мизерного существа постеснялся. Тем более что и смысла никакого не видел в расходовании нервных клеток, раз Тимофея всё равно не воротить обратно к цельному образу. Правда, первоначальное время после паучьей убыли комната нет-нет и казалась ему похожей на пустой ларёк, из которого продавщица отлучилась на обед, да так и не вернулась на рабочее место. Однако вскоре всё стало как прежде.

В остальных вопросах существование Чуба струилось по своему стабильному руслу и не вызывало крупных нареканий. Быстродействующие события были чужды ему, потому текли стороной. Он отдавал себе отчёт в том, что не имеет способности черпать мысли из недоступной глубины мира, оттого старался руководствоваться в каждодневных действиях соображениями чисто материального порядка, без скидок на чувства и прочие моральные категории.