Евгений Петропавловский - Невесты общего пользования

– Ну? – настойчиво поторопил Чуб Марию и потрогал её лицо, как бы проверяя подлинность непредвиденного явления, представшего перед ним в искривлённом ракурсе. – Укорачивайся ближе к делу!

– А я и укорачиваюсь ближе некуда! – встрепенула голос деваха в ответ на его недоверие. Но тотчас осеклась и сузилась взглядом, как загнанная мышь:

– Потом мы с тобой снова пили.

– Долго?

– Днём и вечером, и всю ночь… – с обречённой старательностью продолжила она. И принялась теребить полу халата, полунечаянно приподняв её над загорелой ногой сантиметров на десять выше колена:

– Да ещё на следующий день после ночи – тоже пили…

– Ну?

– Да ты и уехал тогда же в армию дослуживать. А я тут была всё время, потому что мама… Ну, она мне сказала, чтобы я оставалась, раз уж такое получилось между нами.

– Выходит, ты все два месяца так здесь и жила?

– Ага, – довольно улыбнулась Мария. – Иногда только мы с твоими папой и мамой в гости к моим родителям ходили. А так – всё время здесь. Да ты не бойся, мы хорошо ладим.

Чуб долго смотрел сквозь неё скупым взглядом вышибленного из колеи человека. После чего перевёл взгляд на разрисованную ярко-промышленными арабесками скатерть, и нервный смех подступил к его горлу. Такой, что не осталось возможности удержать внутри себя эти кашляющие звуки – Чуб выпустил их в атмосферу, ощущая, что у него от смеха задрожали ноги и руки, лоб покрылся испариной, а из глаз покатились невольные слёзы удивления жизнью и собственной кардинальной несуразностью.

Мария молчала с покорным видом нетребовательного животного и лишь уголками губ тоже едва заметно улыбалась – видимо, чтобы обозначить солидарность по всем вопросам без разбора. Это добавило Чубу злости; он перестал смеяться и повторил, утирая ладонью лишнюю влагу со щёк:

– Хорошо ладите, значит… Гляжу я, всё легко да успокоительно промеж вами: спелась, получается, с моими предками, и каждый теперь доволен… Кроме меня, да

В ответ Мария с широко развёрнутым лицом стала говорить какие-то немедленные слова. Несмотря на живую скорость, эти слова были одновременно чертовски липкими, и Чуб заопасался, что увязнет в них, как зазевавшаяся муха в разлитой по столу луже варенья. Оттого решил осадить напористую деваху, для чего сдвинул брови и прикрикнул в меру деликатным голосом:

– Ты давай-ка уцыть, приблуда! Ишь, развела разговорную бодяжину, спасу нет. За идиота меня принимаешь, да? Не получится твоя психическая атака, можешь не надеяться!

А затем скривил внезапно пересохшие от подозрения губы:

– Ты беременная, что ли? А ну, говори быстро и не вздумай брать меня на фу-фу, не то будет хуже.

– Упаси бог, Николай, даже и не думай, я же не какая-нибудь подлая. Если хочешь знать, доктор мне ещё год назад сказал, что детей могу теперь не бояться: когда много абортов у человека было, иногда так получается. И это, по-моему, хорошо: маме твоей беспокойства не доставим. Она добрая.

Как бы в подтверждение её слов из кухни донёсся голос матери:

– Машенька, иди сюда!

– Сейчас, – с готовностью отозвалась деваха и, в очередной раз улыбнувшись Чубу, мягко зашуршала тапочками прочь.

– Так-так-та-а-ак… – задумчиво протянул он, гуляя взглядом по засиженному насекомыми узору на обоях. Закинул правую руку за спину, с кряхтением почесал пятернёй между лопаток. И повторил безрезультатным голосом:

– Такх-такх-та-а-акх-х-х…

После чего медленной тенью направился в свою комнату. Где, усевшись на залитую солнцем кровать, умозаключил вполголоса:

– Слава богу, хоть не беременная.

Не сказать, что это успокоило Чуба, но на душе стало полегче. Тем не менее он сильно сомневался насчёт будущего. В котором не вырисовывалось не только светлых перспектив, но и вообще ничего сколько-нибудь внятного. «Как себя поставить и куда допуститься без ущерба?» – спросил он себя. И, поняв, что делать какие-либо умозаключения глубже неотложной действительности ему не хочется, принялся сосредоточенно раскачиваться вверх-вниз на скрипучей пружинной кровати. Будто эти движения могли втиснуть в его мысли новое содержание, более удовлетворительное, нежели прежде.

***

До чего же всё это ему не нравилось!

Он устал от колебаний. Если существуют на свете личности, которым приятно томиться неясностью, то уж кого-кого, а себя к подобной категории Чуб не относил. Но в какую сторону следовало двигаться, чтобы выбраться из нежданного-негаданного затмения жизни? Этого он представить не мог. Все внутренние чувства подсказывали воспротивиться очевидной подлянке самозванной девки. Однако можно ли в его положении доверять чувствам? Совсем не факт. Сомнение блуждало в его крови, точно густые капли труднорастворимого яда. Беспокойный осадок накапливался и давил несправедливым грузом.

Чуб достал из пачки последнюю сигарету и прикурил. Потом коротко покружил по дому – безо всякой цели, не чуя белого света и пытаясь совладать с бесцветным сумбуром в мозговом пространстве. Наконец, выйдя на крыльцо, уселся на тёплую, однако ещё не успевшую как следует раскалиться под не по-утреннему горячим солнцем бетонную ступеньку.

Курил неторопливо, с основательностью вдыхая и надолго задерживая дым в лёгких. Старательно смаковал каждую затяжку, зная, что курева в доме больше нет.

Над его головой ласточки весело стригли крыльями безоблачно-синее небо. Чуб крайним углом зрения машинально следил за птицами, но думал совсем не о них. Ему было не до пернатой живности.

Мало-помалу припомнилось, что эту Марию он и в самом деле знал раньше: она жила на параллельной улице и была известна всей станице своим распутным нравом ещё со школьной поры. По мере взросления её доступность нисколько не уменьшилась – напротив, Чуб помнил давний рассказ соседа, мужика степенного, но компанейского по «газу», о том, как они с товарищами из бригады в одну из рабочих суббот, неизменно сворачивавших в пьянку, на камышовом клину у реки пускали Машку по кругу. То ли шестеро их было, то ли семеро, не в этом суть. Сосед – дядька не из брехливых, попусту мазать бабу дёгтем не станет.

Вспомнил Чуб и то, как, приехав в отпуск, зацепил деваху на дискотеке: он уже изрядно поддал, и для него не имело значения с кем, лишь бы скорее да без мороки. Подвернулась Мария – и ладно. Тем более не уродина. Во время танцев они орали друг другу разное заигрывающе-похабное, поскольку сквозь музыку было трудно что-либо расслышать, и танцевали, и целовались в тесноте, и ощупывали друг друга. Но это помнилось совсем туманно.

Всплыло также слаборазличимое – то ли во сне, то ли наяву: Чуб вышел в уличный сортир, ёжась спросонья от ночной прохлады, и во дворе, за дальним углом сарая, ему привиделась Мария – одетая в лунный свет на голое тело, постанывая и пьяненько подхихикивая, она жарко елозилась с кем-то. Кажется, с Андрюхой Фисенко. Или с Антохой Грищуком. А может, с обоими сразу.