Николай Наседкин - Город Баранов. Криминальный роман

– Нет-нет! – в голос соврали мы с Леной, так как заранее предвидели такой намёк. – Мы пока не планируем увеличивать население страны.

– Вот и хорошо, – с нескрываемым удовольствием подытожила переговоры редакторша, – ещё успеете, а пока надо поработать. Подписка падает, писем от читателей всё меньше. Я на вас надеюсь. Мы должны сделать «Комсомольский вымпел» по-настоящему боевым органом барановской молодёжи!..

В воздухе зазвенели невидимые фанфары и трубы, застучала барабанная дробь. Василиса ещё минут десять ораторствовала, а я смотрел на неё и думал: «Вот-вот, сейчас она выкрикнет наконец про то, что она и сама подполковничья дочь…»

Не выкрикнула.

Но ведь поразительно: как я потом узнал, за спиной её звали за её не женскую деловитость и суровость Василием, но почему-то никто не обыгрывал её столь удивительную литературную фамилию. И только много позже до меня дошло: да никто из ребят просто-напросто не читал повесть Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». Каюсь, я приложил много сил, я сам вычитывал вслух кусочки из бессмертной повести классика флажковцам , заставлял-упрашивал их читать «Село Степанчиково», и уже вскоре редакторшу перестали оскорблять мужским именем, а стали все называть – девицей Перепелицыной. Разумеется, кроме Филькина и ветерана редакции Шестёркина. Ребятам же в наслаждение было впервые читать:

Из дам я заметил прежде всех девицу Перепелицыну, по её необыкновенно злому, бескровному лицу…

– Я Бога боюсь, Егор Ильич; а происходит всё оттого, что вы эгоисты-с и родительницу не любите-с, – с достоинством отвечала девица Перепелицына. – Отчего вам было, спервоначалу, воли их не уважить-с? Они вам мать-с. А я вам неправды не стану говорить-с. Я сама подполковничья дочь, а не какая-нибудь…

Отдел пропаганды состоял из двух человек: заведующего и корреспондента, то есть – теперь меня. Возглавлял его невысокий интеллигентного вида парень лет тридцати – Андрей Волчков. На шее под рубашкой у него был повязан шёлковый платок – а-ля Андрей Вознесенский. Меня поначалу насторожило-покоробило название отдела – я хотел писать о литературе и культуре, но Лена объяснила-успокоила, что именно этот отдел этим и занимается помимо пропаганды и агитации, да к тому же возглавляет его поэт. При знакомстве я без обиняков сразу предложил:

– Андрей, если вы не против – давайте на ты. Я тоже пишу стихи – хочешь взглянуть?

Он несколько недоуменно глянул на меня, замялся, потеребил свой поэтический платок, но я усилил напор. Чего, действительно, двум поэтам жеманничать-мандаринничать. Как там у Маяковского?.. Дай руку, товарищ по рифмам!

– Давай-давай, посмотрим, покритикуем друг друга. У тебя, я слышал, книжка уже вышла?

– Ой, какая там книжка! – зарделся Андрей, помягчел. – Так, книжечка – меньше двух листов. Вот, посмотри, если интересно.

Я обменял его книжечку-брошюрку на свой коллективный сборничек и газетные вырезки. Принялся читать. И тут же понял, что попал в конфуз. Андрей Волчков проживал-обитал совершенно в другом, отличном от моего, поэтическом мире – в антимире . Он оказался крайне-бескрайним авангардистом. Сборничек его назывался «Близко-дальний перенедоход». Сейчас я не воспроизведу уже ни строфы – такие «стихи» просто-напросто не запоминаются. Рифмы приблизительны или их нет вовсе, ритм напоминает езду на мотоцикле по лестнице, мелькают в изобилии имена Хлебникова, Пикассо, Малевича, Заболоцкого и почему-то Аллы Пугачёвой. То и дело проваливаешься в бездонную заумь вроде:

Ничего не было, а если даже и было, всё равно не было, так как быть не может того, что не может быть никогда в мире, где ничего не было…

– Ну, как? – усмехнулся Андрей, пробежав взглядом по моим хореям и ямбам. – Понравилось?

– М-м-м… – замычал я телёнком, – ты вот тут пишешь: мол, тебе сейчас не до макулатуры, что, дескать, пионеры её соберут… Это ты чересчур… А вдруг, представь, вот эта твоя книжечка – совершенно, разумеется, случайно – попадёт в макулатуру и будет валяться среди рваных бумаг открытой именно на этой странице… Представляешь?

Я всерьёз уже завёлся, полез в чекушку, собрался разжечь-развести дискуссию о поэзии мнимой и подлинной, как вдруг раздался смех. Андрей всхохотнул то ли искренне, то ли в натугу.

– Вот что, Вадим, давай с этого дня забудем в нашем отделе про разговоры о поэзии. Здесь будем только журналистами – идёт?

Я, конечно, охотно согласился. Каждый из нас, пишущих, мнит себя гением. А двум гениям, как и двум медведям, в одной берлоге не ужиться. Так что мы с Андреем поступили мудро и дальновидно.

И дела у нас пошли поначалу неплохо. Самый мой первый экзамен – репортаж о поездке агитбригады в поле – я выдержал. В материальчике я наворотил таких метафор, эпитетов, синекдох и всяких прочих тропов, что получился прямо-таки не репортаж, а – поэма в прозе. Обыкновенно статьи, репортажи, корреспонденции и даже очерки в областной молодёжной газете начинались так: «Выполняя решения съезда КПСС…» Или: «Как подчёркнуто в решениях последнего пленума обкома ВЛКСМ…» Или: «Руководствуясь Ленинскими заветами…» Я же сдуру и по неумению начал так: «Асфальтовый тракт – словно бесконечный сухой мост через скучные, промокшие насквозь поля и перелески. По нему солнечным зайчиком резво мчится светлый автоклуб – передвижной цех хорошего настроения…» Мало того, я и снимочек сварганил – щёлкнул девчат-агитбригадчиц своим «Киевом», а уж фотокор Юра отпечатал снимок.

Андрей просмотрел-почитал – удовлетворённо хмыкнул. Я чуть перевёл дух: с первых ещё шагов в газетном деле я болезненно терпеть не мог чужой правки, вмешательства в мною рождённый текст. Волчков понёс мой первый блин редакторше. Я опять напружинился: мне известно уже было о маниакальной страсти Перепелицыной влезать в чужой текст, черкать-править подчинённых безжалостно. Она считала себя особенно хорошим и беспристрастным редактором именно в первом, изначальном значении этого латино-французского слова.

Звякнул внутренний телефон:

– Вадим Николаевич, зайдите.

Я отправился в редакторский кабинет, изготовившись к бою. Но вдруг наткнулся на довольную улыбку Василисы.

– Неплохо, Вадим Николаевич, весьма неплохо – свежо, язык образен, да и снимок экспрессивен. Не ожидала… – она взглянула мельком на протез. – Только, Вадим Николаевич, если вы не против, я бы добавила в заголовок слово «поющий» – «Весёлый “Луч” поющий». А?

Я держал машинопись в руке, видел, что ни единой буковки не поправлено, потому с лёгкостью уступил: поющий так поющий. Хотя, конечно, это уже нечто слюнявое, сюсюкающее и дамско-комсомольское…