Юрий Санберг - Зачем вы меня Родиной пугаете? Рассказы и рассказики

О том, что на Черном море свирепствует холера, не знали. Правда, фрукты и овощи мыли тщательно – насколько позволяли осы, немедленно налетающие на людей, едва пакет извлекался из цветастых болоньевых хозяйственных сумок.

Смена в лагере тянулась долго. Можно было умереть с тоски, если бы не сторожевики и подводная лодка, которая ночью проходили мимо. Еще были полузасыпанные блиндажи и ходы сообщения, разравнивая которые на ящике снарядов подорвался мощный бульдозер. Мы как раз сидели на полднике в стекляшке-столовой, запивая булочку кефиром когда бабахнуло, зазвенели стекла и вообще все посыпалось.

Ходили у нас невнятные слухи про какие-то страшные болезни, про то, что города закрывают на карантин, что все умирают в этих городах.

Родители приходили каждый день часов в пять, ничего им рассказывать им было нельзя, даже про то, что в лагере вещи тырят. Мать, заместитель директора школы по воспитательной работе, была далека от реалий.

***

Был август 70-го, приехали домой. И отец быстро засобирался в командировку. Он вообще довольно часто уезжал. Поездки, как правило, выпадали на конец месяца. Завод по ремонту ракет (в народе – рембаза) должен выполнять план. Каждый конец месяца для всего социалистического производства, включая самое-самое, являлся периодом мужественной штурмовщины. Или борьбы за премии, как посмотреть. Отец был очень мотивирован.

Привозил какие-то дефицитные комплектующие, реле и радиодетали – для ракетных систем. Прямо в обычном чемодане. Цвет изумрудной зелени, мягкая искусственная кожа, два дополнительных ремня на языках-застежках и замок-молния по всей длине крышки. Еще в чемодане домой привозилось что-нибудь вкусненькое.

Отец ездил в военной форме. Летом в рубашке защитного цвета. Его инженерные «птички» на погонах были с красной звездочкой, от которой произрастали пушистые крылья, заметно отличались от «пропеллеров» и узкоплечих «крылышек» авиации. Если был китель – то звездочки располагались и на голубых петлицах. Реагировали на них странно и задумчиво, пытаясь определить секретный род войск. С 1 января 1970-го радикально поменяли форму, мало кто успел разобраться и привыкнуть. Он этим беззастенчиво пользовался. Прокомпостировать билеты при пересадке всегда проблематично даже в воинской кассе (нет мест, и все!). Отец и без того любил нагнать туману, срабатывало. Записка помощника военного коменданта станции в кассы обычно решала дело.

«А вы в каких войсках служите?» – полюбопытствовали однажды, разглядывая инженерные птички. «В наших!» – уверенно отвечал отец.

И вот однажды отец надолго пропал. Позвонить нам некуда, телефон отсутствовал. Его поставили позже. Мать задавала вопросы соседям офицерам, те равнодушно пожимали плечами: командировка и командировка, мало ли как пошло дело. И вообще, мужчина в командировке – тема отдельная.

Недели через два нам сообщили. Отец связался с работой, доложил, что застрял где-то между Волгоградом и Астраханью в карантине. А ездил, кажется, в Капустин Яр – тогда говорили Капяр. Поезд остановили, выставили охрану на полустанке, вспышка холеры. Нам пересказали соседи исключительно то, что полагалось знать из его сообщения: жив-здоров, когда будет – неизвестно, ждите. Скорее всего, еще недели через две-три. Находится в обсервации. Где, где? Ну, в карантине.

И тут он вдруг появляется через три дня, веселый и злой как черт. Вместе с подробностями счастливого освобождения.

Когда поезд встал ночью, а утром не поехал, вначале говорили – какая-то авария впереди. Пути ремонтируют. Еще говорили: мост рухнул. К вечеру, когда вагон перестали открывать даже для курения, стало понятно, что это заточение надолго.

Еда в вагон-ресторане стала заканчиваться к концу первых суток. Ее разносили в судках. Помыть кружку было нечем. Чистую воду привозили все реже и реже. Заливали в титан. Обещали доставлять питание на дизеле-развозке. Жара, вонь и грязь. Дети орут, проводники появляются на полчаса и сразу свирепеют. Холера – болезнь грязных рук, писал санпросвет. Если не заболел до карантина, заболеешь в карантине.

Когда стемнело, проводница стала отпускать в степь по одному – подышать и присесть где-нибудь не отсвечивая. Семьи и вещи оставались в заложниках.

А потом появилась военные с автоматами и штык-ножами. Ходили вдоль состава, менялись – как положено в карауле – каждые два часа.

Познакомился отец в вагоне с капитаном-военным строителем. Оказалось, он служат в Балашове в стройбате. И живет с семьей в одном с нами городке – в новых панельных домах на месте старого стадиона. Они быстро уговорили несколько бутылочек вина. Профилактировали холеру. Позже все мужское население страны из организма научится выводить радиацию. Но тогда пить им больше было нечего, жара сорокоградусная, если не выше.

День на третий-четвертый кое-как уговорили солдатика с автоматом, стоящего у вагона, проводить к дежурному по полустанку. Оттуда с большим трудом по радиорелейке вышли на военную связь. И через усилительные пункты и узлы связи пробились к оперативному дежурному по рембазе. Потом очень долго пытались выйти на коммутатор дальней связи военных строителей. Все, как в армии – стройбат дислоцировался в десяти минутах ходьбы от рембазы, да кто ж туда пойдет? Кого упросишь?

Дозвонились. Капитан предложил отправить к поезду его служебный «уазик». Там пообещали. Переговоры завершились.

Их, как арестантов, под конвоем сопроводили обратно в вагон. Ибо гражданские воюют с холерой, а военные объекты сдавать будет Пушкин.

К этому времени сидельцев уже стали выпускать по одному – в поле. Теперь запахи разносились не только изнутри вагона, но еще и снаружи.

Из узилища пленники-таки бежали на «уазике», который, плутая по степи, добирался к ним почти двое суток. Водитель доехал, огляделся, нашел нужный поезд и нужный вагон, стучал по стеклу, прыгал под окном, размахивал руками. Привлек внимание. Дождались ночи, вскрыли самодельным ключом проводника вагонную дверь. Сиганули прямо с откидной площадки на насыпь, тихо прикрыли за собой дверь. Провернули ключ. Соседей-узников вагона офицеры боялись больше – ибо вагон мог разбежаться весь. Но их не хватились.

Поднырнув под вагон, хотя мешало имущество, нажитое непосильным трудом, перебрались через пути и на радостях побежали к уазику. Охрана побег проворонила. Да и не стала бы стрелять в своих.

Ехали чуть ли не сутки, гнали машину так, что радиатор вскипал пару раз.

А у нас в Балашове тем временем тоже внезапно начались изменения. У комендантского пруда (большой пожарный водоем вместе с мелкими серебристыми рыбками-синьгушками, они же уклейка), выставили охрану – курсантов с симоновскими карабинами. Карабины были заряжены, но стрелять полагалось в воздух, – охотно объясняли курсанты.