Владимир of Владимир - Русь святая – 2

– Ершов, Ершов, это тот что в губернской управе сидит?

– Неа, то сынок их Валерий Афанасьевич. Афанасий Николаевич давно уж не служит.

– И что было дальше?

– Ну, как нашу мамку на барских харчах разнесло, барин её и бросил. Тогда уж меня сделал любовницей, мне тогда одиннадцать исполнилось.

– Я смотрю ты не смущаешься, неужели не стыдно было?

– За мамку стыдно было. Видать и ей, с того она и пить взялась. Не, барин добрый был не обижал, всегда гостинцы были, или там лента, даже раз мне сарафан новый справил. Это когда барыня про все прознала, тут нас и на улицу выгнали. Ох и по сиротствовали мы, упаси Господь. Мамка по рукам пошла, да и мне не сладко пришлось. Сестрёнка моя Катька, с голодухи умом тронулась. У аптекаря, того что мы в подвале угол снимали, нашла соду, и давай радоваться, дескать сахар, натрескалась и околела. Братишка у меня остался, так Моисей Абрамович и его к себе взял, к делу приучает. Пропадём мы на улице барин, не чини зла против Моисеюшки.

– Нда. Вон они благородные господа, растлевают Россию. – Владимирский не подымая глаз смотрел в пол.

– Вы скажите хозяину, може он на мне женится. Больно на улицу страшно.

– Так Абрамычу лет семьдесят.

– Поди не семьдесят, Циля говорила ему в этом году шестьдесят будет.

– Сорок пять лет разница, закон запрещает такие браки.

– Ну что ж, авось и так не выгонит.

Владимирский сидел на облупившимся стуле положив ноги на подставку. Он измазал свои сапоги когда ходил под окнами кухарки и теперь молодой, конопатый паренёк усердно чистил их ваксой. От хозяина ломбарда ничего больше узнать не удалось, по поводу Ларисы Дмитриевны, но зато он банально его завербовал и обязал регулярно стучать на приносящих подозрительный товар. Взгляд нашего жандарма блуждал по праздному и деловому люду, идущему в разных направлениях по улице. Рядом какой-то важный господин, ругал хозяина сапожной мастерской. И тут его взгляд остановился на театральной тумбе, где афиша гласила: – В роли Ларисы Дмитриевны – Анфиса Кузякина.

– А что малой, давно у нас «Бесприданница» Островского идёт? – Поинтересовался Владимирский глядя на плакат.

– А кто его ведает барин, афиши второй месяц налеплены. С вас гривенник барин.

Владимирский не желая что называется светиться перед публикой, сидел на галёрке, в обществе гимназистов и скромно одетых молодых людей. Он заскочил в свой цветочный магазин и купил огромный букет роз, выращенных в его теплицах, и отправил с запиской к главной героине спектакля Анфисе Кузякиной. В букете была записка: – «Восхищён вашим талантом, прошу позволить видеть вас лично». – Кузякина действительно играла не плохо, но самое главное то, что она подходила на неизвестную, заказавшую гравировку у антиквара Моисея Абрамовича. Ближе к антракту Владимир тихо встал и стал извиняясь, пропихиваться к выходу что бы незамеченным просочиться за кулисы.

Наш герой протиснулся сквозь актёров, толпившихся за сценой, продолжив свой путь вдоль дверей гримёрных комнат и остановился услышав женский шёпот из-за не плотно прикрытой двери:

– Слушайте! Слушайте, что вы!? Что вы!? Вы не смеете! Вы гнусный человек! Вы меня прошлый раз обманули! Вы обещали мне роль со словами… – Владимирский заглянул в щёлку и увидел как мужчина во фраке средних лет, привалил девушку на столе гримёрной в откровенной позе, дав волю своим рукам и губам.

– Глупенькая, разве я не дал роль Огудаловой твоей матери. Летом будем ставить Леди Магбет и тебе роль найдётся, если будешь со мной по ласковее.

– Ну сударь! Пустите же!

– Боже сколько страсти. Непременно найду для вас роль со словами.

– Сударь. – Когда наша молодая особа уже готова была сдаться настойчивому господину, наш жандарм постучал в дверь и через мгновение очутился внутри обшарпанной комнатушки:

– Прошу прощения, мне показалось здесь кто-то звал на помощь.

– Позвольте. – Начал было распалившийся мужчина, приводя себя в порядок, поправляя свою бабочку на шее: – Как вы смеете врываться в уборную комнату без стука. Здесь посторонним не полагается.

– Вы дворянин? – Не глядя на важного господина произнёс Владимирский, подовая руку полулежащей на столе, перед зеркалом, девушке: – Прошу мадемуазель.

– Позвольте! Вы собственно кто!? – Начал было возмущённо господин, но осёкся после слов нашего героя:

– Значит не дворянин.

– Вы собственно кто?

– Я Робин. – И Владимирский нанёс лёгкий, но точный удар в солнечное сплетение нашему лощёному господину. От чего у того перехватило дыхание и глаза увлажнились: – Гуд.

– Виктория, папенька назвал, он был у нас комедиантом. – Произнесла девушка в наряде цыганки. Опираясь на руку жандарма, она грациозно соскользнула со стола: – А вы значит Робин Гуд. Отнимаете деньги от богатых и отдаёте их своим поклонницам. – Девушка изобразила равнодушие, надув свои губки.

– Остроумно. Вы мадемуазель Виктория вся в папу. – Последние слова нашего героя поглотил свистящий вздох господина, к которому наконец вернулось дыхание:

– Вы! Вы! – Только и смог тот вымолвить, начиная часто дышать.

– Робин, для близких и друзей. Для вас можно Робин-зон. – Владимирский напустил напыщенности и не скромно разглядывал юную актрису.

– А это наш импресарио. Господин Лорен. – Сообщила смущаясь девушка.

– Это вы намекаете мадемуазель Виктория, на создание цирковых отношений между хозяином театра господином Лореном и его труппой?

– Не ваше собачье дело! – Пришедшего в себя господина Лорена накрыла волна возмущения и злобы и он будучи на вид таким лощёным и упитанным проявил чудеса резвости, борцовским приёмом положив нашего жандарма на лопатки. И тому пришлось изрядно повозиться, что бы взять руку на излом господина Лорена. Ещё мгновение и рука Хозяина театра была бы неотвратимо покалечена, но Владимирский вдруг услышал над своим ухом грудной женский голос:

– Ну словно дети малые. Сударь, пустите уж, вы так ему руку сломаете. Я теперь же пошлю за городовым.

– Наш герой поднял глаза, над ним стояла дама красивой наружности, в возрасте до сорока лет.

– Этот благородный человек, для сведения, заступился за вашу дочь! – Пафосно заявила девушка.

– Заступился? Что это значит Жак? – Жак Лорен не обращая внимания корчил гримасы, обнимая пострадавшую руку. Видимо такое безразличие к своей особе и вызвало гнев у нашей актрисы: – Жак свинья, ты же мне обещал! Ты клятвенно заверял, что это было в последний раз! – Возмущалась Актриса.

– Натали, не устраивай балаган, я тебе все объясню.

– Не устраивай балаган!? Это ты мне предлагаешь в своём балагане!? Мерзавец! – И звонкая пощёчина достаётся хозяину театра: – Извращенец! – И правая щека Жака, познает позор левой ручки актрисы.