Андрей Максимов - Соль неба

Господь – это не миф, не сказка. Он – живой, страдающий, конкретный. Вот ведь как бывает: непознаваемый, но конкретный. И если люди проживали свое существование, вовсе не зная о Нем, разве не должен пастырь познакомить людей с Господом?

И отец Тимофей стал стучаться в дома города Забавино.

В Храм – упаси Господи! – ходить не агитировал никого. Просто приходил, знакомился, рассказывал про Храм, спрашивал про их жизнь.

Его всегда впускали. Но никогда не разговаривали. Люди глядели недоверчиво, все силясь понять: что хочет взять от них этот человек в непривычной одежде священника. Люди привыкли: чужой никогда ничего не даст, а наверняка захочет что-нибудь взять.

Вскоре отец Тимофей свою затею бросил, поняв: главное, а иногда и единственное чувство, какое испытывают к нему забавинцы, – страх.

Спаситель говорил: «Кто жаждет, иди ко мне и пей».

Но люди не хотели пить эту живую воду. Они умели только недоверчиво относиться к любым истинам, которые несли им чужие люди. Не было у жителей Забавино привычки верить в то, что чужой человек может прийти к ним с добром.

Тимофей понял: нету этих людей знания о том, что есть власть от Бога, а есть – от человека. Для них что представитель какого-нибудь ДЭЗа, что священник – одного поля ягода: подозрительная и, возможно, даже ядовитая. Они вежливо выслушают, вежливо ответят, но ты как был для них чужаком, так и останешься. Эти люди от своих-то не очень привыкли ждать добра, а уж от чужих да привластных – тем паче.

Когда люди не живут при Боге, они существуют при начальстве, потому что слаб человек и ему совершенно необходимо при ком-нибудь жить.

Люди знали, как жизнь строится. Вот есть они, а вот – начальство, к которому надо относиться подобострастно и равнодушно одновременно. Начальство поможет вряд ли, а помешать может запросто.

Начальства много разного. Вот еще одно появилось – работает в Храме, а живет в отдельном доме, как и положено начальству. Гнать его нельзя. Но и любить невозможно, потому что начальство любить – себя не уважать.

Так думали люди.

Настоятель Храма понял это и перестал стучаться к ним в дома.

Он знал, что однажды люди в Храм придут. Вера Христова – облако. Рано или поздно людей накроет и водой живой оросит.

«Истинно любит тебя тот, кто втайне молится о тебе Богу», – говорил святитель Николай Сербский.

Отец Тимофей помнил эти слова и молился за жителей Забавино, которые не хотели знакомиться с Богом, не понимая, что Он все равно смотрит на них и помогает им, неузнанный.

Однажды Тимофей проснулся поздней, сплошной, черной ночью и отправился в Храм.

Над ним висело глубокое черное небо, и только точечки звезд показывали, где заканчивается земная твердь и начинается небесная.

Отец Тимофей зажег свечу. Светлей не стало. Но робкий, казалось бы, готовый вот-вот погибнуть лучик света освещал то глаз иконы, то руку, то скорбный рот.

Тимофей был среди своих, и ему не было страшно.

Он подошел к иконе Спасителя.

Икона сразу осветилась вся, целиком. Осветилась как-то быстро и радостно, будто ждала этой встречи.

«И свет во тьме светит, и тьма не объяла его», – вспомнил святые слова.

Спаситель смотрел спокойно и немного вопрошающе, будто и вправду обращался с вопросом: «Чего пришел-то среди ночи?»

И отец Тимофей стал разговаривать с иконой, как с человеком. Он всегда так делал, когда становилось особенно невмоготу. Говорил про жалость к людям, которые живут без Бога не потому, что отреклись от Него, а потому, что не знают о Нем; о своей собственной немощи и неумении привести этих людей в Храм; о пастыре, у которого нет паствы; о городе Забавино, в котором все занимаются чем-то, чего сами не понимают, но никто не занимается друг другом; о том, что говорил Спаситель: «Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух», но, если вся жизнь людей только плотская, то куда же делся дух, не мог же он исчезнуть бесследно; и снова и снова – о собственной немощи и ничтожности, ничтожности и неумении, неумении и немощи.

Отец Тимофей ни о чем не просил, не молил и уж тем более не требовал. Он просто рассказывал – то спокойно, то истово, то кричал, то шептал: то есть вел обычный человеческий разговор.

Спаситель смотрел на него внимательно, будто пытаясь услышать и понять своего сына.

Солнце показало свои первые, неумелые, стеснительные лучи, и небо как будто задышало, сбросив с себя темный плен ночи.

А отец Тимофей все говорил, покуда не почувствовал, что ноги у него начали дрожать.

Тогда поцеловал край иконы, рухнул на колени и просто стоял молча непонятно сколько времени.

Подняться самому сил не хватало, а опереться можно было только на икону.

«Хорошо ли?» – подумал отец Тимофей.

Но руки уже сами схватились о тяжелую раму, и отец Тимофей поймал взгляд Спасителя. Взгляд словно говорил ему: опирайся, не бойся, все будет как должно.

Тимофей встал, пошел домой, умылся и пошел служить утреннюю службу.

Храм пустовал.

И на следующий день никто не пришел. И через день. И через два.

Но настоятель исправно совершал все службы, которые положены. И литургию обязательно служил.

И вот где-то день на десятый после ночной молитвы отец Тимофей, заканчивая службу, оглянулся и увидел человека в кепке, который робко жался у самого входа в Храм.

– Кепку сними, – не попросил – потребовал священник.

Человек снял с головы картуз и тут же исчез.

Тимофей поругал себя за резкость и несдержанность: мог бы и помягче сказать, поспокойнее. Все-таки первый прихожанин пришел, а он раскомандовался тут.

Но человек уже снова возник, робко выглядывая из-за второй, внутренней двери.

Отец Тимофей улыбнулся:

– Заходите, коли уж пришли. Спасибо, что пришли.

Человек вошел, держа кепку в руках.

Тимофей подошел, протянул руку:

– Отец Тимофей.

Испугался Тимофей этих слов, вздрогнул даже: ни один священник никогда не может называть себя «отец» или «батюшка». Это дело паствы так величать, священнику никак нельзя. И у паствы, и у пастыря Один Отец, единственный.

Но почему-то вырвалось это слово, обратно уж не загонишь.

– Сергей, – робко представился человек.

Отец Тимофей вздрогнул, услышав собственное, забытое уже имя.

Почему-то вспомнил, как пришел к отцу Филарету и как обозлился, впервые услышав от него про смирение.

Зачем это вспомнилось сейчас? Непонятно…

Человек топтался у входа, явно не решаясь задать вопрос.

Отец Тимофей пригласил его сесть на скамью. Присел рядом.

– Я тут работаю на молокозаводе, – тихо произнес Сергей. – Молоко разливаю в бутылки. Ну, в смысле слежу, как агрегат разливает. Молоко хорошее, натуральное. Пользуется спросом. Зарплату дают регулярно. – Он помолчал. – Жена у меня есть. Одна. И сын. Один. – Он еще помолчал и спросил: – Вас, говорите, отец Тимофей зовут? А вы чей отец?