Светлана Чехонадская - Теория выигрыша

Теперь он здоровался всегда, а иногда подмигивал. Наконец, пригласил выпить кофейку в ресторанчике напротив. Спросил: «Ты не в обиде?» «Не в обиде». «А и хорошо, что объяснились. Я даже жалею, что раньше не догадался. Я ведь не знал, что у тебя, там, какие-то претензии. И тебе было бы легче – замуж бы вышла за этого, который богатый». «А он снова подкатывает, между прочим» – соврала Лидия. «Везет, – очень серьезно сказал Артем. – Вообще, хорошо быть бабой. Всегда можно папика найти, и все проблемы решены». «А ты мамика найди». «Где они – мамики? Может, ориентацию сменить? А то ипотеку, боюсь, не вытяну».

Она вдруг злорадно подумала: а если предложить ему пост директора собственного телеканала – что он ответит? От этой мысли тянуло какой-то другой жизнью, словно на секунду приоткрылась дверь в параллельное пространство, и горячий сквознячок тех ветров, что там дуют, вмешался в московский воздух.

Она захлопнула эту дверь.

Так прошел год, и она уже привыкла к тому, что они с Артемом – друзья, и новое положение обставилось мелкими привычками, ритуалами, приобрело черты уюта. Но в апреле вызвали в бухгалтерию, вручили уведомление. Через два месяца газета закрывается.

В коридоре она столкнулась с Артемом.

– Знаешь уже? – сердито спросил он. – Все, кабздец. Тебе еще хорошо, у тебя жених миллионер, а мне каково? У меня ипотека.

– Никакой надежды?

– Какая, нах, надежда? У нас долги – сорок миллионов. Да и пошла она, эта газета, ненавижу.

– Да, – сказала Лидия и вдруг заплакала.

Он покосился на нее, но не приобнял, только посопел носом.

– Мне тут одно место предложили. В продюсерской компании. И платят нормально. Но я не хочу идти простым редактором. А тебе в самый раз. Фактически это то же самое, чем ты здесь занималась. Дать контакты?

Узнав новости, мать промолчала, что свидетельствовало о крайнем раздражении. Очевидно, ее обидело, что Лидия сочла предложение Артема более выгодным. Она не поняла: Артем предложил то, что нужно – по мерке. Видимо, он лучше знал Лидию, чем ее собственная мать.

Бывший преподаватель техникума имени Альтшуля Павел Штальман умер в 2009 году от рака легких.

«Легкого рака» – в ужасе пошутил он, когда узнал диагноз, но шутка вышла несмешной. От официального лечения Павел отказался – уж очень тоскливыми были государственные больницы – все деньги в итоге потратил на шарлатанов, потратил заодно и время. Последние месяцы жизни прошли в мучениях, что, впрочем, имело один-единственный положительный момент: страдания настолько замутили голову, что только один раз за время умирания Павел попытался вспомнить прошедшую жизнь и как-то оценить ее с точки зрения удачливости. Ему хватило сил на единственный вывод, да и тот он не смог укоренить в лишенной кислорода голове.

Никто на свете не оценил жизнь Павла: никому на свете он не был интересен. Все мечты, с которыми он вступил в жизнь, были забыты даже им самим, и некому было сопоставить их с окончанием жизни, а ведь только таким сопоставлением и можно оценивать жизнь. Впрочем, нам жаль Павла – он был хоть маленький, но человек – и мы здесь, на этих страницах можем милосердно назвать его жизнь неудачливой и тем самым хотя бы на мгновение вызвать его из небытия.

Больше всего на свете Павел мечтал написать великие стихи. Сын уборщицы, мальчик с московской окраины, он услышал волшебные звуки в восемь лет, когда прочитал у Блока: «Как под утренним сумраком чарым лик, прозрачный от страсти, красив» – ох, сколько еще невинных душ погубила блоковская дудочка…

От несуществующего в русском языке слова «чарый» заболело сердце и облило горячим грудь: слово было хоть и несуществующее, но несказанно прекрасное. Оно к тому же вместило в себя все, что вообще можно было сказать о сумраке определенного часа, места и освещения. Несуществующее слово сделало все это гораздо лучше, чем любые существующие слова. Это было чудо.

И Павлик это понял!

В следующую секунду он догадался, что обладает поэтическим слухом. Потом наступила еще одна секунда, именно она испортила Павлику жизнь. В эту злосчастную секунду он сделал вывод, что сможет писать стихи. Ошибка распространенная, о ней даже нет смысла говорить подробно.

Поэтический слух сделал его лидером школьных уроков литературы. Особенно удавались сочинения. Они были умные, тонкие, Павлик писал «афористично», вот как. Он был словно Тютчев, и это вгоняло в священный трепет одиноких учительниц литературы. Мальчику пророчили великое будущее.

И он без всяких проблем поступил в Литературный институт имени Горького.

Здесь мечта Павла вспыхнула солнечным бликом: он словно вступил в бескрайний океан и осознал, что он – рыба. У него есть жабры, есть плавник, есть хвост, а в голове у него особый прибор, знающий, как ориентироваться в синих просторах. Пора плыть, пора писать, как Бродский.

Хотя бы как Бродский.

Павел Штальман видел, что музыка сфер открыта ему с рождения, она звучит в голове так мощно и внятно, что это не может не означать избранности.

«И он возлюбил этот мир, обольстительно-невыносимый» – прочитал он в «Махабхарате»: да, все верно, я тоже так чувствую. Я не только слышу, как надо, я еще знаю, о чем надо: восторг перед миром переполняет мою душу. Теперь я овладел и формой, и содержанием. Моя сердечная боль есть свидетельство обнаженных нервов гения. Я передатчик божественных откровений, и скоро передача начнется.

Но передача не началась.

Правда, его стихи напечатали в стенной газете, а одно даже победило в конкурсе журнала «Юность», это были неплохие стихи, афористичные, в них были рифмы, метафоры, ритмы и милые созвучия, но поэзии в них не было.

И он это, разумеется, слышал, ведь у него был поэтический слух.

Ужасная ситуация… Вначале понять, что океан открыт, потому что имеются жабры, имеется хвост и прибор в голове, а потом догадаться, что в этом океане нужны крылья. Или, скажем, ступни. На фига, казалось бы, рыбе ступни – а вот, пожалуйста, без них ты в этом океане никто.

Так что обнаженные нервы остались с Павлом до смерти, изо рта Павла, пока этот рот не забили глиной, вырывалась лишь благодарность, и мир казался Павлу обольстительно-невыносимым, но это никак не свидетельствовало о поэтическом таланте Павла Штальмана.

Он не написал ничего стоящего, а с окончания Литературного института вообще ничего не написал. Закончив престижный вуз, он отправился преподавать в школу, потом поработал редактором в одном техническом издательстве, потом перешел в техникум имени Альтшуля, откуда ушел очень быстро, испугавшись романа со студенткой.

Следующие двадцать лет Павел провел в районном, а потом и в окружном комитете образования. Он там был «ведущим специалистом», то есть мелким чиновником. Всю жизнь Павел прожил с одной женой, которая его не любила. Детей у них не было.