Денис Вепс - Город потерянных людей

Шелест ключа в скважине не разбудил её. Я точно знал – прислушивался около минуты, прильнув ухом к холодному стальному полотну двери. А потом бросился вниз, перепрыгивая через ступени, перемахивая целые пролёты. Ещё было время, она ещё поспит. А когда она проснётся, то я уже вернусь домой. Вернусь с лекарством.

Скучный тихий колодец двора. Пёстрая, сверкающая гирляндами улица. Что они празднуют? Как они могут праздновать, когда она больна? Тротуары гудят роями прохожих – к дороге не пробиться. А на дороге… боже… рычат, изредка ругаясь друг на друга автомобили. Сплошной… нет, не поток – какой поток, если никто никуда не движется. Поймать такси – немыслимо. И откуда они все взялись? В центре города. Под вечер. Тридцать первого декабря…

– Внучок, подсоби…

Это он мне? Это я «внучок»? И что за «подсоби»? Что за вычурный, странный, неуместный архаизм? Да ещё и посреди культурной столицы.

Красная шапка. Красная шуба. Красный нос. Почему нос красный? Совсем не холодно… тепло почти даже: снега нет совсем. Да и где вы видели снег в Петербурге в канун нового года?

Только спустя почти минуту до меня стало доходить, что Дед Мороз стоит напротив и, хитро прищурившись, по-прежнему ждёт от меня какой-то… подсобимощи?

– Я спешу, – говорю.

А сам шагаю к нему.

– Тороплюсь очень, понимаете?

И помогаю закинуть тяжеленный мешок в багажник древней «копейки».

– Времени совсем нет.

Закрываю багажник.

– Так это – дело поправимое, – добродушно отвечает Дед, хлопает красными рукавицами и пинает валенком заднюю дверь.

Дверца, устало скрипя, открылась. Дед стоял рядом, жестом баяниста с широчайшей душой приглашая меня в салон. А я смотрел на его красный нос, блестящие глазки, вдыхал идущий от бороды запах первача и понимал: Дед-то не настоящий.

Ох уж эта проклятая сливовая, сколько детских надежд она поломала. Помню как сейчас: тридцать первое, недалеко за пять вечера, только слез с табуретки, отчеканив стишок – всё как полагается: белочки, зайчики, ёлка, – встал напротив Деда. Он мне говорит что-то, а я не слышу. Чую только: сливовая. Точь-в-точь, как дядя Боря с маминой работы пьёт. Ну да и бог бы с ней, я же всё могу понять: что, Дедушка – не человек, что ли? Работа тяжёлая, нервная. Из помощников только белочки да зайчики. В общем, Дедушке всё простить можно. Если бы… каждый ребёнок в нашем дворе знает, что дядя Боря сливовую пьёт «для сугреву». И я знал. А при чём тут Дед? Для какого «сугреву»? Он же – Мороз!

И вот ряженый дядя во второй раз в жизни приглашал меня поверить в чудо. Устойчивый запах сливовой из-под накладной бороды особенно не укреплял веру в то, что старенькая копейка пробьётся сквозь воды Невского. Чёрт, да, признаться, я рубля бы не поставил на то, что машина Деда Мороза сможет хотя бы отчалить от тротуара.

– Они до семи работают, на метро не успеешь…

Это было… в смысле, откуда он знал? Этот ряженый дед ещё и телепат? Хотя чушь. Я слишком устал. Когда я слишком устал, то болтаю всякое. Знаете, все вот эти мысли: они есть, и я их болтаю. Когда очень устал. Я даже подумал, что я болен. Пришёл к врачу и говорю: «Здравствуйте. Я, наверное, болен…». «С чего вы взяли?» – говорит врач. «Да, знаете, как-то так чувствую…» – говорю. «А вы не чувствуйте». И, знаете, вправду: на некоторое время стало легче. Я даже подумал: «Вот, какой хороший врач!», а оказалось, что ничего и не хороший… да и не врач вовсе: лицензию у него ещё год назад отозвали. Это я потом узнал, а сначала мне было хорошо – не чувствовать. Точнее, не хорошо, а никак. Но никак – это не больно, а значит – хорошо. А потом мне резко как-то стало как. И вот тогда опять стало плохо, и я стал много болтать. Обычно то, что никого не касалось, потому что жило только в моей голове и приходило только в мою голову и для моего ума. Вот есть такие вещи: про них совершенно точно знаешь, что для ума они предназначены, а для языка – нет. Вот сто процентов точно нет. А ты устал. И вот уже болтаешь всё это. Потому что устал. Сильно, болезненно устал…

Он был прав. Не доктор, хотя и он, конечно, тоже, но в эту самую секунду именно ряженый Дед Мороз был прав.

– Давай-давай! Солнце ждать не будет! – торопил Дед.

Я сел. Нужно было сесть. Её слова… она часто их повторяла: «Солнце нас не будет ждать». Даже теперь сквозь запах сливовой и хрипловатый басок Деда я слышал её голос. Она говорила со мной. Через столько лет.

В салоне приятно пахло мандаринами, елью, морозным лесом и материнскими объятиями. Пахло Советским Союзом. Далёкой, непостижимой и несбыточной сказкой. Царством, когда ничего не было, но у всех были все. И все были счастливы. И мама улыбалась папе.

Надо позвонить маме.

Позвоню, скажу: «Мамочка, мамулечка моя дорогая, я так тебя люблю!». Нет, нельзя так сразу – всё же, человек пожилой, волноваться начнёт, подумает, что опять в какие-то неприятности вляпался или случилось чего. Мамочка – она же… ну вы же знаете: все мамы – они же такие… переживательные. Особенно если у них мальчишки. Мне вот уже за сорок, а у моей мамы всё равно мальчишка. Вместо коленок душа разодрана, а у неё и для этих ссадин найдётся своя зелёнка. Слова тёплые. Мамочка, она ведь такая – от себя отнимет, но для своего мальчишки найдёт. И слово доброе, и времени. А я… как-то скомкано всё, на бегу. И почему так? Может, я стал слишком чёрствым? Может, любить разучился? Нет, ну её же я люблю. А она больна… лежит, дышит тяжело. А я тут сижу и никуда не еду… или всё-таки еду?

Копейка, попытавшись нырнуть в стоящие воды, ожидаемо наткнулась на недовольный гул автомобилей. Но стоило водителю высунуть в окно красную рукавицу с белой снежинкой, как нервные гудки клаксонов тут же стихли. Машины стали тесниться, уступая дорогу старенькой копейке, будто та спешила на пожар… пожар моей жизни.

Мы проезжали мимо улыбающихся водителей, а Дед, открыв оба окна, махал им рукой и кричал: «С Новым Годом!». И люди отвечали ему. Добрые, улыбающиеся люди. Боже, да я и подумать не мог, что в канун нового года может быть столько добрых, счастливых людей! В центре города. В пробке.

Дед, обернувшись ко мне, дыхнул смесью сливовой и мандаринов:

– Чудо новогоднее!

Как-то мелковато для новогоднего чуда. Разве нет? В смысле, мир во всём мире или здоровья больным детям – это хорошо, но пропустить машину в пробке – как-то мелковато для чуда новогоднего… не находите? Да и поддатый ряженый Дед Мороз мало подходил на роль чудодея.

Копейка переползла стоячие воды Невского и нырнула в приток поменьше. Пробираясь мимо машин-сугробов, мы плыли по маленькой улочке. Ехали неспешно, но всё же ехали, а не стояли. И почему остальные предпочитают стоять на широкой дороге, а не идти своей тропой?

Копейка сперва сбавила ход, а потом и остановилась вовсе.