Валерий Коновалов - Лоховские истории. Записки таксиста

– Перелезай, – говорят, – Посмотрим, как ты на этой кастрюле ездишь.

Тронулись.

– Надо же, едет! – смех раздался.

Это Живодер и Жилистый смеются. Мустафа без юмора. Судя по моим догадкам, везли меня в сторону области по Ленинградскому шоссе. Минут через 20 свернули вправо. Дорожное покрытие даже лучше стало. Что-то похожее на шум самолетного двигателя послышалось. Значит, где-то аэропорт рядом. Звуки характерные. Скоро дорога испортилась. Переезды железнодорожные, узкоколейные. Лежачие полицейские. Ощущение маленького городишки. Машина просигналила, крик ребячий. Звук разбитого стекла. Запах. Наверное, помойку или пруд затхлый проезжали. Ехали со скоростью двадцать километров.

– Суки, не могут дорогу нормальную сделать, дачники – уроды, – наконец голос Мустафы услышал.

– Помалкивай, – это Живодер.

– Косить кто будет? – опять Мустафа.

– Помалкивай, сказал.

– Подальше где-нибудь, здесь места грибные, с детства хожу.

– Ты заткнешься или нет?! – заорал на него Жилистый, – А то самого зароем. О своей башке думай лучше, а он о грибах.

Все они нервничали. Не по себе мне стало, тревожно. Разговор этот потаенный. Молчание еще более зловещее.

С полкилометра так ехали. Запах сточной канавы в нос ударил. Это когда на дачах канализацию напрямую в дренаж выводят. Такой специфический запах от добавления туда средств для разложения фекалий. Остановились. Хлопнули двери. Вышли, но дыхание чье-то в салоне чувствовалось: меня стерегли. Скрип железный послышался, поворот ключа, будто ворота открывают, опять скрип. Ткнули в спину: выходи!

Под ногами земля. Потом твердое покрытие. Кажется, в помещение ввели. Понесло сыростью. В подвале, что ли, мы? Или цокольный этаж? Надо было мне, когда пост проезжали, заорать, из машины выскочить. Хрен с ними – с членами: не до рук и ног, когда речь о жизни идет. Поздно теперь. Ори здесь, сколько хочешь, – ни одна душа не услышит.

– Вниз шагай!

Сделал я шаг вперёд – и тут мне кто-то по лбу железной кувалдой как зае. енит со всего размаху! Думал раньше, что все это преувеличение – про искры из глаз. Оказалось правдой. Не только искры – голова чуть не оторвалась от такого удара. Отстраненно так, будто в тумане, слышу: «Нагибаться надо, екалэмэнэ, тут всякий раз башку бьют».

Сняли с меня колпак, пуговицы с брюк спороли, вытащили ремень. Руки оставили связанными. Так брюки связанными руками и держал, чтобы не свалились.

– Вы что, – говорю, щурясь, – не могли предупредить? Так ведь можно голову расколоть.

– А на хрена она тебе теперь? – говорят.

Глаза постепенно привыкли, и я стал осматриваться. Судя по тому, что здесь в углу лопаты, грабли стояли, разобранный мотоблок, мы были на чьей-то даче. Скорее всего, в одном из помещений цокольного этажа. Окошко в ползамера. Стекло от краски и многолетней пыли еле свет пропускает – снаружи ничего не увидишь, даже если очень захочешь. На верхнем уровне – место для машины. Резина сменная на полках вертикально стоит, новая, на полу – бэушная одна на другой. Дверной проём и ступенька вниз на нижний уровень. Балка-перекрытие – железная рельса. Это я об нее шарахнулся, в башке до сих пор гул колокольный стоит. У стены под окном – стол: каркас металлический, столешница деревянная – половая доска, сороковка. Тиски. Инструменты. Наверное, это мастерская была когда-то, да хозяин прельстился другой «профессией» – не до сада-огорода стало. Слева от окна, у противоположной стены – железная солдатская кровать без спинок. Грязный и сальный матрас блином слежался. На матрасе – мужик небритый. Рубашка белая – неделю носил, галстук, ворот расстегнут. Пиджак под голову подложил, вместо подушки. Был бы похож на бомжа, если бы не ботинки. Дорогие, модные. На ногах у мужика цепь, замок на полу. Кандалы, что ли? Что-то они в конторе о рабах говорили? Не шутили, значит.

Цепь с мужика сняли. Надели на меня. Его вывели.

– Сиди здесь пока, – говорят. – Косу точил когда-нибудь?

– Когда-нибудь точил, – говорю, – отбивать – не отбивал.

Поставили мне косу у двери.

– Точи, – говорят, – брусок в ящике с инструментами.

Ушли все. Дверь закрыли на ключ.

Ну, думаю, эксплуатировать будут на даче, пока Серега деньги не отдаст. А если не отдаст? А если свинтит? Они же на меня же весь долг переведут!

Ой, мать твою так, и как же мы не ценим то, что имеем: чистое белье, горячую воду, удобную постель. Свободу! Вечно недовольны. Вот и я: сижу в этой тюрьме, точу косу и ясно вижу, что не понимал, как и многие, своего счастья. Так вся жизнь в нытье и пройдет. А ведь не жизнь была у меня, а что-то необыкновенное. Только глаза нужно иметь, чтобы разглядеть. Как слепые живем: интересуемся всякой хренью, завидуем друг другу, не ценим близких. Если выйду отсюда – брошу этот бизнес. Буду жить, как раньше, и жизнью наслаждаться. Ведь это счастье – просто жить!

Точу я косу, поплевываю на брусок точильный и такие вот думы думаю.

Темнело, и предметы уже с трудом можно было различить на расстоянии. Но слышу: дверь открывают. Голос:

– Косу на пол положи. Толкни ногой к двери.

Сделал всё, как велели: косу положил, толкнул ногой в сторону мужика в дверях.

Ее кто-то поднял, потрогал.

– Фигово наточил, – сказал, – если так же для себя наточишь – себе дороже будет.

Ушел. Дверь закрыл. А мне от этих слов опять не по себе стало. Как тогда, во время разговора в машине. И что у этих гадов на уме?

А между тем совсем темно стало. Вошли двое, свет не включают. Освободили от цепи, проверили, хорошо ли привязаны руки. На выход!

Жилистый впереди шёл, Мустафа – сзади. Глаза опять завязали. Молча вели, изредка почти шепотом переговаривались между собой. Ветки лицо неприятно царапали, под ногами колдобины. Когда вслепую идешь, любой бугор или ямка чувствуются. Сзади нетерпеливо подталкивали: давай, живей! Это Мустафа. Без шнурков плохо идти. Два раза ботинок с ноги слетал. Мустафа ругался. Связанными руками брюки неудобно поддерживать. Тревожиться сильно я стал. В голове все тот разговор крутился. Вспомнил, что у Жилистого руки ниже локтя в порезах. Наркоман. Они же отмороженные. Опять пожалел, что не попытался выскочить из машины, когда пост ГАИ проезжали. Такой шанс упустил! Стало меня трясти. Это так скот трясет, когда он чувствует, что его на бойню ведут. А я в такой ситуации да еще с завязанными глазами – тут все чувства обостряются. Теперь понимаю, что такое животный страх.

Почва под ногами мягкая стала. Трава, сырость. В лесу мы, наверное. Резче прохладой повеяло. По песку идем.

– Развязывай!

И темнота, и в то же время свет яркий, сначала ослепляющий. Всмотрелся: костер горит, на границе света и тьмы маячат несколько фигур – не разобрать кто. Как актер, играющий призрака, вышел на шаг Жилистый. Руки – в резиновых перчатках. Держит косу. Никак смерть собирается играть. У костра вещи лежат. Пиджак, рубашка белая. Ботинки модные. На могилу все это похоже. Смотрю: ботинки-то мужика, что до меня в гараже сидел. Все это очень мне не нравилось и тоску нагоняло. Что-то еще торчало рядом с ботинками. Присмотрелся… Еп-понский бог! Да это голова мужика этого! Глаза дикие, во рту кляп. Поближе меня подвели.