Евгения Высоковская - Назад в Эрдберрот

Быстро пробежав глазами события, которые меня интересовали и о которых было написано ничтожно мало, я еще раз убедилась, что все вспомнила до конца. Нового ничего я не нашла. На глаза почему-то навернулись слезы, маленькие, предательские, щиплющие глаза капли. Ну кто же знал, что так выйдет?..

Против приступа ностальгии я применила аутотренинг личного изобретения.

* * *

Как бороться с ностальгией? Когда она уже вымотала всю душу, когда пожирает изнутри? Ностальгия – это страшное чувство. Она заставляет забывать плохое, прощать непростительное и даже иногда менять принятое решение. Она мучает и вынуждает сердце болеть.

Ее надо безжалостно выкорчевать, а освободившееся место засыпать самыми ядовитыми химикатами, чтобы больше не проросла, а сам ее росток топтать, топтать, пока не останется пыль. Может быть тогда только удастся вспомнить как было до , вернуться в то верное состояние, которое было последний раз восемь лет назад и в которое возвратиться пока не получается. Удастся снова встать на тот путь, потерянный давно, и продолжать его, словно не было этих неправильных лет. Как я тоскую по тому времени, и – боже мой! – это ведь, наверное, тоже ностальгия. Но какая-то иная ее форма, не страшная, а наоборот, спасительная. Только бы вспомнить, только бы уместить себя нынешнюю в ту прежнюю форму. И тогда все получится. Но сперва надо искоренить сегодняшнюю ностальгию.

Надо убедить себя, что этих лет не было вообще и вспомнить не о чем. Ничего хорошего не было, был вакуум, вата, полудрема. И ничего ни для ума, ни для сердца. Нельзя вспоминать даже плохое, потому что это будет означать, что оно было, и справедливо потянет за собою хорошее, и приведет под мои очи, и скажет: вспомни, как было хорошо. А ничего не было.

* * *

После более-менее удачного «сеанса аутотренинга» я попыталась занять себя домашними делами, которые на этот раз ограничились тем, что я переложила несколько тряпок из платяного шкафа в сервант, где недавно специально с этой целью освободила три полочки. На большее меня не хватило, и я отправилась в кухню. Был уже почти полдень. Желудок ныл и сердился.

Вообще на меня сердился весь организм уже дня четыре, он ненавидел меня и ругал последними словами. «Опять она за старое!» – словно восклицал он. Старое – это мои периодические «заседания» на безуглеводной диете, которой я периодически мучила себя. Существовала в весе моем некая определенная планка, переступая которую, я возвращалась к проверенному мною способу похудения. Все вокруг говорили, что это совершенно не нужно и вообще вредно, но я все равно так поступала. Может быть, это своего рода епитимья, которую я сама на себя налагала за обжорство. Продолжалось это от недели до двух, обычно мне этого хватало потом на год. Во время «епитимьи» я начинала постепенно испытывать отвращение ко всему мясному и страшно хотела конфет и выпечки. В «день освобождения» планировалось наесться обязательно чем-нибудь мучным и сладким, но, как только диета заканчивалась, я снова любила мясо и была равнодушна к шоколаду. Во время же ограничений хотелось запретного, и было очень мало сил. От этого понижалось настроение, накапливалось раздражение, и обычно к концу диетного срока я была очень противная.

Быстренько взбив себе омлет из двух яиц, я хорошенько обжарила пышную массу с обеих сторон и вывалила на тарелку. Почистив и разрезав одинокий грустный малосольный огурчик, я положила его на отдельное блюдечко и, с досадой отогнав мысль о душистом мягком черном хлебушке, принялась за утреннюю трапезу.

Я ехала на работу в унылом настроении. С тех пор как мы с Алексом разошлись, я всегда направлялась туда в таком настроении, потому что, во-первых, теперь мне было далеко ездить, а во-вторых, это была крошечная фирма, состоящая из семи сотрудников, а мне хотелось, чтобы меня окружало много народа. Хотелось корпоративных сборищ, сплетен и междусобойчиков, мелких интрижек и крупных заговоров. Хотелось подружек и флирта. В общем, всего того, чего я лишена была здесь. Здесь, несомненно, были и плюсы, хотя они никак не перекрывали минусы. А коллектив пусть и маленький, но неплохой в целом. При этом почти каждый персонаж сам по себе заслуживал пристального внимания, и если разбирать каждого сотрудника в отдельности, можно было прийти к выводу, что со мной не совсем все в порядке, иначе бы меня сюда просто не взяли. Возможно, ниже я к этой теме вернусь.

Я сидела с книгой с краю вагонного дивана, но глаза смотрели мимо, книга не читалась. Я все время возвращалась мысленно ко времени «до…». Я сильно изменилась с тех пор. В чем-то я стала совсем другая, насколько это вообще возможно. Что-то просто во мне изменилось, или только видоизменилось, переформировалось, деформировалось… Я стала клевать носом, но заставила себя встряхнуться. Да, поменялась, но не полностью. Что-то во мне осталось совершенно без изменений. Например, отношение к метро и людям внутри него. Мне по прежнему неприятна эта метрошная толпа, хотя я и осознаю, что являюсь частью ее и тоже кому-то, наверное, в общей массе противна. Но как же отвратительно мне было все это разнообразие запахов, противны локти копошащихся в сумках теток, противны раскиданные в разные стороны ноги мужиков, сидящих так, словно у них там теснится по меньшей мере метра два достоинства.

А потом я подумала, что мое отвращение к людям непосредственно в метро – это цветочки по сравнению с мизантропией Алекса. Его раздражало буквально все, и в последнее время я вообще не могла припомнить, чтобы слышала от него хоть один положительный отзыв о чем бы то ни было. Зато отрицательные были у меня на слуху постоянно, и весь этот негатив методично и стабильно поступал ко мне на переработку, а я так страшно устала его переваривать…

Я тряхнула головой и отмахнулась, словно возле моего лица гудела навязчивая муха. Ни за что нельзя разрешать воспоминаниям вылезать из сундука, в который я их запихала. Пусть даже это неприятные воспоминания. Пусть они меня еще раз убеждают, что я все сделала правильно. Нет. Я решила, что ничего не было вообще. Поэтому нельзя вспоминать. И в общем-то… не о чем. О чем это я?

* * *

На длинном переходе с «Тургеневской» на «Чистые пруды» меня преследовала мысль: что было бы, если бы люди в этом плотном потоке не двигались быстрым шагом, а бежали трусцой? Как бы это все выглядело? Ну и не только в метро, а везде, если бы мы всегда не ходили, а бегали? Можно было бы даже сделать несколько полос на переходах, на тротуарах: для тех, кто бежит медленно, и для тех, кто несется сломя голову. И правила были бы особые, и не дай бог кого заденешь, сразу бы прибегал специальный пешеходный патруль и выписывал бы штраф. Странно, что мне придумалось это не «до…», а только сейчас. Значит, все-таки осталось что-то от меня той.