Евгения Высоковская - Назад в Эрдберрот

В общем, я начала описывать офис только для того, чтобы иногда иметь возможность вставлять в повествование перлы главного бухгалтера. Она иногда изрекает такие высказывания, что я, а затем и переводчица, стали их записывать, и теперь я просто не могу не поделиться.

Она вообще очень маленькая, тоненькая и осунувшаяся, и, похоже, она этим очень гордится: то ли худобой, то ли тем, что такая измотанная. В общем, мы ежедневно слышим о том, как у нее падают штаны, как она опять похудела и так далее. Это при том, что я на диете, а переводчица очень даже полная и об этом переживает. И вот она нам вечно талдычит о том, какая она худенькая, какие у нее тоненькие ручки. Например, начинает деньги пересчитывать, роняет купюру и поясняет на полном серьезе:

– У меня просто очень маленькие ручки, деньги в них не умещаются, выпадают.

Вот так, сама про себя. В принципе, если бы это не раздражало, то было бы очень смешно. Но в итоге она меня так достала, что я начала ее уже поддевать. Вот какой разговор был, к примеру, сегодня. Она ж тут ночевала на работе, баланс делала. Это обычное явление, что она запустит все до последнего, а потом сидит до ночи на работе и все расхлебывает. Вот, якобы заснула за работой, уронив голову на стол. И про это мне несколько раз рассказала, как она, бедная, тут сидела, вся измоталась, ночевать осталась и – представляешь! – даже похудела!

Тут я уже не выдержала и говорю:

– Ты что-то все худеешь и худеешь. Гляди, а то совсем усохнешь.

Такая тишина сразу гробовая. Даже «бу-бу-бу» прекратилось за перегородкой. Приятно иногда посидеть в тишине. Хотя сейчас я вдруг в связи с этим вспомнила одну историю.

Когда мне было девятнадцать, во время учебы в институте нас отправили вожатыми в лагерь. В моем отряде дети были девяти-десяти лет. Но так получилось, что к нам попала в отряд девочка, которой было всего семь лет. Она даже в школу еще не ходила. И вот она все, видно, по маме скучала, и ходила за мной, и все время мне жаловалась: вот меня вырвало, а меня опять вырвало… и так постоянно.

Меня она жутко раздражала своей липучестью, я ведь все-таки не воспитателем туда шла, а вожатой, и вообще я не готова была к такому.

А она, наверное, видела во мне взрослого, кого-то вместо мамы, и ей, кажется, было очень плохо и тоскливо. Но я от нее все отворачивалась, не обращала внимания: сама еще была слишком маленькая. Когда на ночь я детям всем желала спокойной ночи, она всегда дольше всех висела у меня на шее и целоваться лезла. Ей очень не хватало материнской заботы, только я это уже потом поняла, когда повзрослела, и мне так стало ее жалко. Она такая хорошенькая, маленькая совсем была, ее еще не стоило в лагерь одну отправлять.

И вот почему-то ассоциация у меня такая с главбухшей нашей возникла. Как будто ей настолько не хватает того, чтобы ее кто-то похвалил или пожалел, что она сама про себя все говорит.

Несколько дней я отгоняла от себя мысли о «значимом» сновидении, потому что они вели к извлечению всяких-разных воспоминаний. Воспоминания не обязательно были неприятными, но приятные – это не значит «поднимающие настроение». Напротив, если неприятные обычно являлись подтверждением того, что я все сделала правильно и назад хода не было, то приятные могли вызвать совершенно ненужную ностальгию, которую я так тщательно пыталась в себе задавить. Только одна ностальгия имела право на жизнь: ностальгия о периоде «до».

С другой стороны, этот сон мог не просто быть будильником для лишних воспоминаний. Он мог означать, что я на пути к периоду «до». Или, что мне нужно постараться, удвоить усилия, чтобы восстановить в себе то состояние. Конечно, невозможно стать опять абсолютно той, какой я была почти десять лет назад. А если и возможно, то совершенно не нужно. Потому что десять лет назад я была намного младше и глупее, чем себе тогда казалась. Но обрести то ощущение целостности, самодостаточности, которым я тогда обладала, было бы неплохо. Конечно, тогда у меня было и одиночество, которое иногда меня терзало, поэтому поначалу встреча с Алексом переросла в небывалое и, кстати, обоюдное счастье. Но семейная лодка разбилась не о быт, а о что-то более нематериальное, чего можно было бы очень легко избежать, если бы Алекс с годами не нарастил себе вместе с пузом бескомпромиссность и нетерпимость. И если бы можно было прокрутить ту жизнь в ускоренном варианте, может, было бы заметно, как Мил из юного стройного кудрявого мальчика с большими глазами превращается в одутловатого пузатого бритоголового мужика, с глазами, подпухшими от пьянства. Как он из бесшабашного, подвижного и восторженного человека становится ленивым, язвительным и брюзгливым. При этом я из абсолютно несемейной, безбашенной и, возможно, чересчур легкой на подъем вдруг делаюсь домоседливой, спокойной и очень хозяйственной. И теперь не могу вырвать себя из этого домашнего плена, в котором меня никто больше насильно не держит. Как будто я слишком привыкла к тому, что мне никуда нельзя…

Вот что я имею в виду, говоря о том, чтобы удвоить усилия. Надо вернуть мне меня, оставив то хорошее, что я приобрела за эти годы. Не нужно становиться снова безбашенной и невозможно разучиться готовить. Просто очень хочется стать снова легкой на подъем. Надо вспомнить, как и чем я жила тогда. «До».

* * *

Я сидела в конце маршрутки и пялилась в заднее окно. Водитель нажал посильнее на газ, по-видимому, уже загорелся желтый, и ему хотелось проскочить перекресток. Черный «ниссан кашкай», что следовал за нами, затормозил и остановился, на желтый рваться не стал. Я взглянула на его водителя, и оказалось, что он пристально смотрит на меня, нагнувшись вперед над рулем. Вдруг я прильнула к стеклу, потому что узнала его, хотя это было невозможно. Но ведь это же он мне снился! Это к нему я нырнула в лужу, он звал меня и заманил под асфальт. Я вспомнила и почти физически ощутила, как скреблась ногтями во сне и задыхалась. В тот же момент наша маршрутка оставила эту машину далеко за собой.

Все повторялось, все так было похоже. Я уже никуда не могла деться от воспоминаний. Тогда я увидела Мила, но двери в вагоне захлопнулись, и меня унес поезд. Сейчас я улетела на маршрутке. Но он видел меня, он может меня догнать!

Я тщетно всматривалась через замызганное стекло на дорогу, ожидая, что «ниссан» нас догонит. Но вслед за нами на следующем светофоре выстроились совершенно другие автомобили. Если бы он знал маршрут этого номера, он наверное бы поехал следом. Я чувствовала. Но если он тут случайно, откуда ему знать, куда едет маршрутный автобус под номером тридцать.

Я вылезла из маршрутки на своей остановке и немного постояла, не переходя улицу, в смутной надежде увидеть ту машину. Не дождавшись, я перешла дорогу и побрела вверх по улице в сторону офиса. «Интересно, а почему я тогда, когда меня увез поезд от стоящего у колонны Алекса, не вернулась обратно на встречном составе?» Раньше никогда мне в голову не приходил этот вопрос. К луже вернулась, сидела и трогала пустое место на асфальте. А вернуться на одну станцию назад не догадалась. Странно все тогда было. Никакой вроде мистики, но нельзя же сказать, что это был естественный ход событий.