Сослан Черчесов - Повести и рассказы. Часть 2

– Ты настоящий мужчина, Франц! – кричит кудрявая девочка ему вдогонку изо всех сил.

Следующий обрывок листа… 8 августа. Францу 16 лет. Он сидит на скамейке в саду, спешно поправляет очки и нервно смотрит на часы. Слишком часто смотрит на часы. Он волнуется: а вдруг она не придёт. Но нет, проходит ещё вечность, час пять минут. И высокая, стройная, кудрявая девушка появляется в саду и садится рядом с ним. Она целует его в щёку, она краснеет, он тоже, их руки невольно соприкасаются. Лёгкая дрожь, неловкость, она улыбается. Они смеются. Он мягко обнимает её. Она кладёт голову ему на плечо. Так проходит вечность, час, ещё пять минут. Она засыпает у него на плече. Кудри, прекрасные кудри у него на плече. Они сидят в тени яблони…

Но потом всё меняется, люди и улицы. Люди на улицах сторонятся друг друга, подозревают друг друга. Повсюду плакаты «Исключительная нация», уродливая свастика везде, на каждом шагу. Она смотрит, наблюдает с балконов домов, с витрин, и от неё никуда не деться. И Агаты нет рядом, ей пришлось бежать. Пекарня закрыта, окна и двери заколочены. Новая власть узнала, что настоящая фамилия Агаты – Бронштейн, она еврейка, и ей стало опасно жить в нашем городе. Всех евреев раскулачивают и загоняют в гетто или увозят по ночам, и они исчезают в чёрных грузовиках в тусклом свете фонарей.

Рудольф Линке, или просто дядя Руди, был сводным братом отца Франца. Дядя Руди был отставным ефрейтором, воевал в первой мировой войне и даже получил награду – железный крест за спасение некоего офицера. Ефрейтор Линке вынес его, раненого, с поля боя, получил ранение в ногу и был комиссован. Пуля попала дяде в левое колено, и он навсегда остался хромым, но «это не так уж и плохо» – думал Франц, его отец погиб на этой войне. Мать умерла спустя год. Она была больна туберкулёзом и долго мучилась. Дядя не смирился с поражением Германии в войне, не смирился с отставкой, с ранением и хромотой, и они переехали в другой город. Сняли квартиру в недорогом доме и районе. Дядя Руди всё больше пил и жалел себя, пропивая пособие по инвалидности. Местные дети прозвали его трёхногим, потому что он всегда ходил с тростью. С годами дядя Руди пополнел и стал похож на борова. Дядя был рыжим и иногда был похож на толстого и старого клоуна. Когда дядя Руди напивался, он частенько побивал своего племянника, используя в качестве орудия знакомую трость. Франц презирал его, но порой всё больше жалел, особенно, когда дядя Руди засыпал, пьяный как свинья, в кресле, и его любимая трость падала на пол. Солдат, спасший офицера, остался в далёком прошлом. То и дело дядя Руди орал на Франца по любому поводу.

– Ты опять гулял с этой курчавой дрянной девчонкой, щенок! – громыхал взбешённый дядя Руди, и его круглое тучное лицо краснело ещё больше от злости и алкоголя. Учителя и соседи старались не замечать синяков и ссадин на руках Франца, да и грозный ефрейтор был осторожен. Но перемены и новые порядки пришлись дяде по душе, в отличие от Франца, из-за них он потерял своего лучшего друга – Агату. Он больше никогда не увидит её глубоких чёрных глаз. Зато дядя Руди с гордостью носил свастику и даже записался в городской патруль. Францу казалось, что всё это происходит не с ним, а с кем-то другим, и он молчал. Слишком долго молчал.

Однажды, в один из спокойных дней, дядя Руди читал газету, и на первой полосе под чёрно-белым снимком стоял громкий заголовок – «Бой века». Ничего необычного, если не считать, что противником надежды новой власти был чернокожий боец. Дядя Руди назвал его обезьяной. Франц никогда не видел прежде подобных людей, но ничего особенного он не заметил. «Две руки, две ноги, как у меня, – думал Франц. – Человек как человек, такой же, как я, и даже, как ты, дядя, – думал юноша. – Все люди равны, так нас создал Бог», – поймал он удивительную мысль у себя в голове, но промолчал. Пожалуй, равнодушие – самый большой грех, страшнее предательства. Франц наблюдал из окна своей комнаты, как пропадали соседи и знакомые, а иногда просто прохожие. Исчезали в никуда. Любимая газета дяди, кстати, называлась «Патриот», и в нашем городе появилось много таких «патриотов».

Франц с детства был щуплым и болезненным. Дядя Руди часто называл его «задохликом» и «позором для великой нации». Узкий коридор приёмной комиссии. Запах спирта и табака висит в воздухе. Худой и невысокий юноша с растрёпанной шевелюрой и в очках стоит у окна с папкой бумаг. Белая майка и чёрные шорты… И ещё десяток таких, как он. «Юноши – это солдаты» – гласила надпись на стене, «Дети – это будущие солдаты» – гласила следующая.

«Девушки – это будущие матери солдат» и т. д. Всё ради страны, всё ради нашего лидера. Франц помнил, как огромный стадион скандировал: «Мы принадлежим тебе!» Все это напоминало сказку о крысолове, где мы были послушными крысами. Франц не скандировал, он молчал. Сотня рук салютует, руки летят вверх. И вся страна, весь город постоянно маршировал. Все маршировали как сумасшедшие. Франц марширует вместе со всеми. Ему кажется, что всё это происходит не с ним, не здесь и не сейчас. Всё это происходит не с ним, а с кем-то другим. Он как будто смотрит со стороны чёрно-белый фильм, фильм ужасов или читает книгу об этом, или ему кто-то когда-то об этом рассказал.

Все молодые люди в одинаковой форме и с одинаковыми стрижками под ноль. Все как один, всё чёрно-белое, чёрно-белый мир, и никак иначе, но Франц молчал, он снял очки и спрятал их в карман, зашёл в кабинет.

Доктор осмотрел его с головы до ног, как под микроскопом, словно под рентгеном. Даже измерил расстояния от глаз до носа и обратно, а также размер головы циркулем. Франц чувствовал себя подопытной крысой, но молчал. Собакой на выставке, но молчал.

– Что у вас со зрением, юноша? – спросил доктор холодным тоном.

– Всё в норме, – ответил Франц.

Дядя Руди уже обо всём договорился. На столике с анализами крови красовалась надпись – «чистая кровь». Такую же надпись Франц видел на руке у коричневорубашечников, когда они занимались погромами. Франц в то время работал в мясной лавке, подметал и стоял у кассы. Он навсегда запомнил, как двое перепуганных и оборванных детей, мальчик и девочка лет десяти, вбежали в магазин, как оглушённые, и с надеждой и страхом смотрели на него, на постороннего человека. Франц спрятал их внизу, в погребе, и велел сидеть тихо. Бритые парни в коричневых рубашках и армейских сапогах зашли в лавку. Зазвонил колокольчик.

– Тут двое выродков не пробегали? – спросил старший.

– Нет, – ответил Франц.

На рукаве у старшего красовалась нашивка «чистая кровь». Национальные патрули – подонки, прикрывающиеся яркими лозунгами, их всё чаще можно было увидеть на улицах в любое время дня и ночи, и горе тому, кто не успеет домой до комендантского часа.