Владимир of Владимир - Русь святая

Дальше с ним стали происходить ещё более странные вещи. Появился невероятно прекрасный Свет. Этот Свет словно влился в естество Владимирского, успокоив все тревоги и не сносную память о всем плохом, напоив его существо блаженством.

Свет начал двигаться, подымаясь куда-то в космос. Земля стала удаляться, затем удаляться стало солнце, пока не исчезло совсем. И вот появилась совсем странная картина, будто бы солнечная система была закручена в спираль, оставляя везде свой след в пространстве и времени. И ощущение было такое, что одновременно можно было находиться в каждой точке спирали, временного отрезка нашей солнечной системы, будучи в не времени.

Боль, порвавшая сердце, заставила очнуться Владимирского. – Где я? Я лежу на спине. Наверно на операционном столе. Неужели можно терпеть такую боль? – Ощущение было такое, будто из груди вырывают сердце: – Невероятно болит все. Боль во всем теле и даже в кончиках пальцах и языке. Темно: – Он лежит собираясь с силами что бы открыть глаза, боясь от болевого шока вновь потерять сознание. При этом приятная и знакомая энергия наполняет его тело. Боль в руках и ногах как бы отступает, и становится даже приятной. Он открыл глаза. Странно, он с головой укрыт грубой мешковиной, через которую просвечивается не яркий свет. Наконец до его слуха, стали доноситься разные звуки. – Скалистый перевал: – Всплывшей памятью кольнул его в сердце. Неужели выжил, или это мне не сниться? – И вот уже его уши стали слышать звуки, перерождающиеся в далёкие голоса. Владимирский попытался хоть что-то произнести, привлечь к себе внимание, но язык не слушался, ощущая во рту кислый вкус осколка. – Странно, опять осколок во рту: – Подумал он, закрывая глаза. Совсем рядом, отчётливо слышался взволнованный женский голос:

– Господин Паникадилин, прошу вас, будьте любезны, я только взгляну на него в последний раз.

– Светлана Сергеевна, голубушка, ну на кой вам на него пялиться, он же покойник. Видите, вам от одного этого слова становиться плохо, как бы обморок не случился. Идите голубушка, идите отдыхайте, небось с раненными за день умаялись, нынче то у вас, вон целый день в хлопотах прошёл. И то сказать, сколько раненных поступило сегодня, с ног ведь валитесь. Где это видано, что бы молодые барышни покойников разглядывали.

– Иван Иваныч! – Было слышно, как нежный женский голос дрожал.

– Ну вот, уже и глаза мокрые. Ой беда. Чему вас только учат, там в вашем Смольном институте? Одни вон, всякие глупости на уме.

– Иван Иваныч! – И барышня захлюпала носом.

– Ну будет голубушка. Щас мы вашего Владимирского отыщем. Сидоров! Пойди сюда!

Послышался грубый голос:

– Да господин фельдшер.

– Послушай Сидоров, где у нас лежит господин подпоручик.

– Извольте за мной в шатер. Вона, они здесь сразу же изволят лежать. Им уже и могилку сподобили. Батюшка их сегодня вечером отпоёт, сразу и присыпим.

Вновь послышалось хлюпанье носом.

– Сидоров! Опять где-то уже морду налил! Гляди, у меня. – Слышался сердитый голос фельдшера.

– Что это у него, из груди торчит? – Послышался тихий девичий голос.

– Знамо чо, осколок. Давеча их денщик были, очень уж диву давались, говорили будто бы осколок из них вылазает. Я отлично помню, когда стало быть их изволили доставить, малёхонький бугорочек над дерюжкой возвышался, а теперича будто штык торчит. Не чистая сила кабуто. Ибо ходят слухи, барин то с бесами якшался. Изыди сатана. Скорей бы уж отпели.

– Я хочу его увидеть. – Каким-то загробным голосом настаивал женский голос.

– Барышня! Светлана Сергеевна! Благодетельница! Пойдёмте отсель. Мало ли чего вы там надумали, вы прямо вся какая-то неживая, дрожите вот уж. Видимое ли дело, что бы молодые девушки покойников разглядывали. На вас и лица то уж нет.

– Иван Иваныч.

– Ну как угодно. Сидоров сними рогожу.

Раздался женский стон, перешедший в рыдание.

– Я хочу побыть немного одна.

– Хорошо, хорошо, мы вас снаружи ожидать будем.

Владимирский слышал тихое женское рыдание, затем заупокойную молитву. Его раздирало любопытство, что это за спектакль, и кто по нему так убивается. Он открыл глаза. Перед ним стояла милая девушка, этакая кровь с молоком, лет шестнадцати, в театральном платье старинного покроя, с надетым поверх серым передником, с убранными волосами под белый плат, как у монашек. Девушка закончив молиться, подняла на него свои большие, зелёные, заплаканные глаза, и увидев что покойник на неё смотрит, вскрикнув потеряла сознание, повалившись тут же на пол.

Вбежавшие фельдшер Паникадилин с санитаром Сидоровым, застыли на месте. Это были два странных субъекта, разодетые как партизаны, которых он видел в свои юные годы, при существовании ещё СССР.

Через десять минут, в палатку устроенную под морг, прибежал врач с бородкой а ля Чехов, в белом халате, ещё через десять минут Владимирский уже плыл по воздуху на носилках. И еще через десять минут, лежал на столе и его оперировали. Врач, штопавший и зашивавший Владимирского все удивляясь, говорил, что это уникальный случай в его двадцатилетней практике. Постоянно повторял, что молодой человек в рубашке родился, и что его бережёт Сам Господь. Во время операции, врач странным образом разглагольствовал, читал молитвы в слух, каялся, и даже плакал, чем очень удивлял свой вспомогательный персонал. Все это Владимирский чувствовал и слышал, но никак на это не реагировал. Наконец он не выдержал боли и отключился в беспамятстве.

Очнулся Владимирский, из-за резкого запаха укуса. Открыв глаза, его взору предстала та самая девчонка, дремлющая перед ним на стуле, со светло русой косой, в своём театральном платье, с длинным подолом и абсолютно без макияжа. Они находились в мазанной избе с маленькими оконцами, белой печкой над которой были развешаны полотенца с узорами. Снаружи было светло и солнечно. В углу на полке стояли иконы. На стене красовался коврик ручной работы.

– Где я? Что это всё значит? Что за декорации. Я что, в плену? Я что-то читал такое, делают декорации и пытаются убедить человека в том, чего нет на самом деле. Ерунда какая-то. Однако ж любопытно. – Такие мысли рождались в голове нашего Покойника. – Да живой ли я? – И Владимирский впервые попытался пошевелить руками. Пальцы сжались в кулаки. И такой кулак он поднёс к своим глазам.

– Ничего себе. – Произнёс он вслух, глядя на аккуратный педикюр на ногтях.

Девчонка проснулась, обрадовавшись, смутилась, а затем как-то очень по деловому спросила:

– Как ваше самочувствие мсье?

– Жрать хочется так, что за раз сожрал бы бизона целиком.

– Девчонка мило поморщила нос:

– Фи. Могу ли я ожидать от вас чего-либо, кроме mauvais genre.*