Непушкин - Золотая рыбка

– Да нет, Василий, я не за этим, – Василий все еще не смотрел в мою сторону.

– Слушай, ты же выпускаешься в этом году? – сразу в карьер начал я. Вечером накануне, обдумывая этот разговор, было решено атаковать в лоб.

– Ну да, – стало видно как заболела его мозоль.

– Василий, я знаю, как тебе дорог комсомол.

Наконец он посмотрел на меня! Но как–то странно. Наверное, болела не только мозоль. В глазах Васи поселилась боль всей вселенной. Комсомольская карьера – единственный шанс в его жизни. Вася был не то, чтобы глуп. Скорее не очень умен.

– Василий, ведь до выпуска пара месяцев осталась?

– Ну да, а что?

– Понимаешь, мне твоя помощь нужна.

– Какого хрена?

– Чувствую себя оторванным от жизни школы, товарищей. Ты же знаешь, как мне в детстве не повезло с пионерией?

В этом месте нужно вспомнить историю нашей с Олимпиадой любви.

Классе в первом школы мы с еще одним моим другом Гришкой Ручкиным любили ставить эксперименты с разными предметами и продуктами питания. Одной из первичных форм опытов был запуск с балкона пятого этажа наполненных водой полиэтиленовых пакетов и швыряние куриных яиц в проходящие под домом автомобили. На людей мы не решались.

В один из прекрасных зимних дней, купив предварительно десяток яиц, мы, возомнив себя профессионалами–баллистиками, изготовились к метанию. Техника простая: один из нас, стоя на балконе, мечет яйцо в цель и мгновенно прячется от последствий за стенкой. Второй, находясь в соседней комнате, глядя в окно из–за тюля наблюдает за исполнением и определяет, поражена ли цель. Потом происходит ротация. Мечем по 5–10 яиц и определяем победителя. Смысла ноль, зато не скучно.

Первым метать выпало мне. Дождавшись подходящую мишень в виде снегоуборочного шнеко–ротора, я уверенным движением послал снаряд в цель. По счастливому стечению обстоятельств, рядом с техникой гордо шествовала с работы Олимпиада. Жила по–соседству. Женщина сильно выдающихся вперед достоинств, она по размеру мало отличалась от первичной цели. Видимо, ее тело обладало большей массой и как следствие – большим притяжением. Яйцо вдребезги разбилось о ее массивную грудь. Молчание Гришки раздражало, я хотел знать результат и высунулся из–за укрытия. Наши с Олимпиадой глаза встретились. Это была любовь на всю жизнь.

– Вася, это случай, я ж без задней мысли, – и выложил Василию мою версию правды про яйца с галстуком.

– По–моему, ты просто круто облажался, сынок, – по–отечески и с какой–то внезапной теплотой в голосе сказал Вася.

– Вот и я говорю, ошибка молодости. Понимаю, что жизнь мимо меня проходит, народ на собрания ходит, в кино, песни вместе поют, – я, конечно, лукавил. Песнопения про прекрасное далеко были мне до лампы. Меня интересовали только прекрасные юные школьницы и возможность почаще их лапать.

– Что ты от меня–то хочешь?

– Если честно, я хочу занять твое место, – Вася чуть не подавился собственным языком, было видно, как вибрации его мозга входят в резонанс со вселенной и голова вот–вот отвалится от шеи.

– Ты с какого дуба рухнул? – еще немного и голова Васи выдала бы полный круг на 360 градусов. Тогда я еще подумал, что доктора явно недоглядели.

– Да ты послушай. Все же знают, что ты хочешь продолжить с комсомолом после школы, – надавил я на святое. – Вот я и хочу помочь тебе, а ты поможешь мне, – и выложил Василию свой план.

Живописуя все прелести грядущего мероприятия, я так увлекся, что чуть не дошел до Нью–Васюков из «12 стульев», ставших моей настольной книгой, прочитанной к тому времени вместе с «Золотым теленком» не менее четырнадцати–пятнадцати раз. Скорее всего, именно эти произведения вдохновили меня на план «Фестиваль». В дальнейшем зависимость от Ильфа и Петрова только усилилась.

Василия долго уговаривать не пришлось. Он не терял ничего. Вообще. Просто терять было нечего. Я же рисковал только потраченными усилиями и возможным унижением в случае провала. Но провала не должно было случиться. У меня был План Б. План в Плане.

Не знаю, откуда, но я всегда знал, что нужно иметь План Б. А лучше еще и В. Так было всегда и во всем. Если возникали сложные ситуации, разрабатывалось два плана выхода из них. Девушки исключением не были. Более того, на них я тренировал навыки. Запасной аэродром был всегда наготове и пути отхода прирабатывались досконально. Права была Олимпиада. Я был засранцем. В то время я не разделял такой взгляд на свою персону. Позже, признал ее правоту и усилил эпитет.

План Б подразумевал организацию подпольно–альтернативного шабаша в стиле брейк данса. Я был отчаянным брейкером с элементами нижнего брейка, полным отсутствием техники нижнего брейка и полным отсутствием комплексов по поводу отсутствия техники нижнего брейка.

Брейк широкими самшитовскими штанами шагал по Питеру и Москве. Я стал его верным адептом, при первой возможности меняя школьную форму на брейкерские шаровары и фуфайку. Не чужд мне был и heavy metal, но классовые разногласия не позволяли играть на два фронта. Приходилось выбирать, и с брейкерами было задорнее. В отличие от угрюмых металлистов мы зверски танцевали, и за это нас любили девчонки.

Все брейкеры Питера знали друг друга. Это была наша тайная ложа. Имелся специальный знак – волновое движение правой руки – как запрос «свой-чужой».

С Василием мы договорились совместными стараниями сотворить что-то вроде доклада по теме фестиваля. На себя я взял «пробитие» фестиваля на административном уровне с помощью еще одного одноклассника, того, у которого родитель работал в ГОРОНО. От Васи требовалось только представить доклад на смешанной городской комиссии по молодежным мероприятиям. Петрова любили за смирение в глазах и жалели за скудость ума. Все должно было получиться.

Но план как-то быстро вышел из-под контроля. В ГОРОНО решили, что фестиваль молодежной советской песни должен быть общегородским.

Почему-то, когда тебе двенадцать, учиться в музыкальной школе считается не круто. Это занимает много времени и отвлекает от шатаний по улицам. Кроме того, в музыкалке не учили ничему, кроме Майкапара, Гедике и Баха. Какой, на фиг Бах, когда ты уже вкусил Pink Floyd и Modern Talking?

К тому времени я уже учился в шестом классе районной музыкальной школы. Мама сказала, что у нас в семье играть на фортепиано – наследственная традиция, папа не возражал, хоть в его семье о фортепиано знали как о большой деревянной штуке, которую хрен затащишь на 9 этаж без бригады алкашей.

Наличие в жизни музыкалки раздражало. Вспоминалось предыдущее лето, убитое на репетиции. Мама почему-то решила, что именно летом мне необходимо набирать форму на поприще музицирования и дрессировала меня каждый день по два-три часа. Она угробила свой отпуск, я – каникулы. Результаты огорчали.