Мария Мелех - Сны Бога

В этом мире, помимо семьи, не было ничего по-настоящему ценного для меня.

Кроме рассветов, пробивающихся прохладными розовыми лучами в окно моей спаленки. Ярких и пасмурных дней, наполненных бесконечным чудом познания природы. Закатов, особенно летних, полыхающих алым шелком на горизонте. Звездопадов, которых мы все так ждали августовскими вечерами, сидя на заднем крыльце, откуда открывался вид на необъятный небосклон. Что еще? Дельфины, увиденные однажды в журнале. Вкрадчивая, грациозная нежность домашней кошки. Радуга, выраставшая после дождя всегда на одном и том же месте, чуть поодаль опушки, над рекой. Много, много чего, не имеющего никакого отношения к человеческому миру, который теперь почему-то встал во главу угла.

И, конечно, кроме красок, которые можно нанести на холст, чтобы изобразить то драгоценное, присвоенное, украденное, позаимствованное, полученное в дар у самого Бога.

Я буду заниматься только этим. И заработаю много денег, потому что мои картины будут столь хороши, что каждый уважающий себя аристократ и нувориш 41 41 Нувориш (от фр. nouveau riche – новый богач) – быстро разбогатевший человек из низкого сословия. Старого Света 42 42 Старый Свет – общее название трех известных европейцам, до открытия Америки в 1492 году, частей света – Европы, Азии и Африки; обычно противопоставляется Новому Свету – Америке. Иными словами, Старый Свет – это Афроевразия. (по меньшей мере!) будет считать делом чести приобрести хотя бы одну из них.

Мои родители позволяли мне быть тем, кем мне хотелось быть. И не больше. Как бы я ни напрягал свою память и воображение, не могу нарисовать картинку пламенной веры в мой талант, изливающейся со стороны матери или отца. У меня всегда были лучшие наборы красок, и они с охотой оплачивали мои уроки, но за их добрыми улыбками таилась крадущаяся на цыпочках мысль: он сам разберется, что к чему. Он сам поймет, что на этом денег не заработать. Переиграет, перебродит, перебесится.

Их мировоззрение ничуть не мешало мне жить, но так и не отпустило. Будто липкие путы, извергнутые мохнатым пауком – оплетающие, вязкие, стесняющие движения: необходимость всегда и всюду доказывать право на свое существование. Долгое время, до тех пор, пока я не встретил Глэдис, в моей жизни не было ни одного человека, который выдал бы мне веру в мой талант авансом. И это притом что – непреложная истина! – дети являются источником надежд.

Нет, эти авансы раздавал я.

– Мама, папа, наш учитель рисования обещал показать мои работы своему знакомому, настоящему художнику из Лондона.

Так у меня появилась вторая комната в доме, отведенная под студию. И теперь я нередко путал ее со спальней, чему способствовал уютный синий диванчик, который я, ведомый своим странным вкусом, почему-то передвинул в самый центр пространства.

– Здравствуйте, Мистер Знакомый Настоящий Художник Из Лондона. Вот мои эскизы… Разве они не интересуют вас? Да, у меня уже была выставка в крупнейшем городе графства. Да, наш шериф немало поспособствовал этому.

Так у меня в кармане оказался контракт на участие в фестивале юниоров.

– Сэр… – (на ковре у директора школы). – Не соблаговолите ли Вы отпустить меня на две недели в этом семестре? Я должен участвовать в выставке… Нет, это не моя личная блажь. Да, это приглашение от Мистера Знакомого Настоящего Художника Из Лондона.

И, если уж я вернулся победителем, которого даже на радиостанциях объявили «воплощением волшебства юности, самым, пожалуй, ярким представителем нового поколения вундеркиндов» – то почему нельзя было просто посмотреть на мои картины? Неужели без поручительств и нужных знакомств они ничего не значили сами по себе?

А вот теперь перейдем к настоящему волшебству, объявленному в моей жизни Кем-то, куда более интересным и могущественным, нежели местечковые радиоведущие. Затрудняюсь сказать, что из этих двух маниакальных наваждений является наиболее веским определением моей натуры. Они переплелись в канве судьбы и бездонного мира психики, как змеи на кадуцее 43 43 Кадуцей (лат. caduceus) или керикион (др.-греч. κηρύκειον) – жезл, обвитый двумя обращенными друг на друга змеями, часто с крыльями на навершии жезла. Его появление в Античности связывали с мифом об Аполлоне и Гермесе. Согласно мифу, Аполлон в знак примирения с братом подарил тому свой волшебный посох. Когда Гермес, решив проверить его свойства, поставил жезл между двумя борющимися змеями, те сразу прекратили борьбу и обвили палку. Гермесу эта картина так понравилась, что он их обездвижил. , и зелье сотворено из яда обеих. Итак, помимо живописи, я с младенчества освоил опасную, зыбкую и переливчатую науку сотворения снов и запредельных путешествий.

Впервые это произошло очень давно, в шестилетнем возрасте. Я помню, что провел насыщенный день, полный запахов трав и едва уловимого шелеста крыльев бабочек. Бегал по полянам все утро, вовремя взлетая над острыми камешками, норовившими изранить ступни, еще не привыкшие к земной поверхности. Дразнил ледяную воду в лесном ручье за домом, взбивая гибким прутом мириады хрустальных брызг. Пробовал уследить за беличьим хвостом, мелькавшим в дубовой листве. После обеда, когда за столом собиралась вся семья – даже наш строгий отец возвращался из конторы, чтобы не нарушать обычай и отдать частицу сдержанного тепла домочадцам – я отправился наверх, в свою комнату. Заведенными правилами мне полагалось поспать, чтобы затем продолжить беззаботное изучение мира. Других обязанностей, кроме добровольной помощи матери, к которой я испытывал сильную детскую привязанность, у меня пока не было.

Но я, как всегда, схитрил. Дождавшись пока смолкнут голоса внизу (мать и сестра разбредались по углам, чтобы заняться вышивкой, чтением и прочими тихими делами, требовавшими сосредоточения), выскользнул из кроватки и на цыпочках пробрался к своему столу, с поверхности которого никогда не исчезал лист бумаги, россыпь карандашей и тюбиков с краской. Мне хотелось запечатлеть что-нибудь самое яркое, самое неправдоподобное, и в то же время – истинное из пролетевшей половины дня. Лоснящийся испод тела бабочки, которых я особенно любил за их схожесть с клочком тонкой бумаги, покрытой радугой пастели; всплеск листвы, отраженный в капле воды, словно в изогнутой линзе; пламя беличьей шерсти, взметнувшееся на восток под порывом ветра.

Я обмакнул кисть в баночку с водой, сожалея, что не сменил ее заранее – как недовольно предупреждали меня родители, забывчивость и рассеянность в быту действительно остались со мной на всю жизнь – и набрал на ее шелковистый ворс густой оранжевой краски. Я уже знал, что мне не нужна вся белка – только хвост, брызжущий обжигающим весельем в прохладном мраке деревьев. У меня быстро стало получаться: к этому возрасту уже проявилась та самая, моя особая, врожденная техника, в которой даже яркие пятна красок меняли интенсивность, накал чувств и пронизывались штриховкой тени. Одной кисточкой, одним цветом я мог изрисовать все полотно так, что в нем не встречалось мазка, похожего на соседний. Позже, когда я довел свое умение до совершенства, критики подарили моему стилю прекрасное название – «светящийся бархат». Цвет и фактура моих картин и впрямь напоминает лоскут бархата, оставленный в ночи и озаренный неизвестным источником света, будь то свеча или звезды.