Мария Мелех - Сны Бога

Все со мной было не так. Возможно, чрезмерный снобизм родителей и стремление везде и во всем сохранить лицо лишили меня столь необходимых каждому мальчишке навыков, как умение ударить обидчика – и просто более слабого. Находить сгустки и скопления ценнейших видов дорожной грязи – и приносить ее на себе в дом. Осыпать друг друга отборнейшей бранью. Раскуривать папиросы. Распивать портвейн на окраинном пустыре.

Я рос послушным мальчиком, исправно помогавшим маме на кухне и в воспитании младших детей. Отец нередко заводил нравоучительные беседы не только со мной, но и с ней, пытаясь втолковать, что строительный раствор, последние модели бензопилы, холодный туман над утренним озером, трепетный поплавок и просто, черт подери, конструирование самолетов – это именно то, что нужно мальчишке из семьи Фламингов.

Он плохо знал историю рода. Наш далекий предок перебрался на Альбион 38 38 Альбион – старейшее известное название острова Великобритания. из Фландрии 39 39 Фландрия – историческая область на территории современных Франции, Бельгии и Нидерландов. Население Фландрии составляют, в основном, фламандцы. , прихватив с собой коллекцию собственноручно изготовленных восхитительных гобеленов и почти тайное знание особого метода окраса нитей для них. До таких глубинных истоков наша семья, гордившаяся каждой загогулиной на скромном гербе, не добралась – возможно, следуя инстинкту самосохранения, ибо тогда им пришлось бы признать право на существование таланта, поглотившего меня целиком уже с трехлетнего возраста.

И это был второй пункт в анамнезе, подтверждающем мою ненормальность.

Уже будучи взрослым, обладая связями и деньгами, позволяющими мне оплести своей паутиной всю Европу, я разыскал недостающие звенья генеалогического древа, и даже выкупил у дальних родственников, внезапно обнаруженных в Голландии, пять гобеленов. Они хранились в чулане, где-то на полпути к развалившейся мельнице, в горе хлама, стыдливо прикрытые картонными футлярами. Небрежность, с которой хозяева кладовой упомянули эти произведения искусства, поначалу позволила мне предположить, что они отдадут их почти даром. Однако, заметив в моих глазах потусторонний блеск, просочившийся в реальность, как только я увидал рыже-палевые, коричневатые, с приглушенным золотом и каплями зеленого, библейские сюжеты в сплетении нитей, они сразу нагнали цену. Я не спорил. Это было доказательство, которое я собирался отправить волшебной посылкой маленькому Ники, чтобы хоть немного поддержать его и ободрить, пока взрослые с довольной, но снисходительной усмешкой вслушивались в его увлеченное сопение над первым в жизни альбомом акварели.

Итак, это настигло меня еще до первого причастия. Шальная мысль закрадывается в мою привычную к покаянию голову: а не имеет ли мой талант нечто общее с занесенным несчастному младенцу вирусом одержимости, подхваченным майским ветром вместе с пылью на ступенях старого собора? Может, это какой-то настырный дух, влетевший в меня? Но к чему эти вопросы? Будь у меня смелость назвать себя гением – не возникла бы и необходимость оправдывать свою одержимость.

Все произошло случайно, в спокойном течении обычного воспитательного процесса. Мать усадила меня за стол, на котором уже был разложен беззащитный в своей белоснежности лист бумаги, стоял стакан с прозрачной водой, лежала приветливо распахнутая коробка с яркими, сочными, ягодными, съедобными, мармеладными квадратами красок. Конечно, в беспамятном младенчестве я уже имел опыт общения со штрихами и линиями, которые даже мог обернуть в череду концентрических кругов. Но их сюрреалистичный 40 40 Сюрреалистичный (здесь в перен. смысле) – необычный, причудливый, парадоксальный, абсурдный. Свойственный сюрреализму (от фр. surréalisme, букв. – «сверхреализм», «надреализм») – направление в литературе и искусстве двадцатого века, сложившееся в 1920-х годах в художественной культуре западного авангардизма. Отличается использованием аллюзий и парадоксальных сочетаний форм. смысл не проник в мою душу и не оставил в ней графитных следов.

Я помню, как если бы это происходило мгновение назад: мама ласковым движением направляет мою руку, пальцы которой в судорожном испуге обхватили кисть… Динь-звяк! – металлический ободок, сжимающий пушистый хвостик, ударяется о стекло и, ведомые единым духом, мы выбираем пурпурный, обмакнув в него мокрый мех. Краска почти стекает с ворса – моя скованность не позволила фее-родительнице выверить количество капель воды – но мы успеваем донести кисть до листа, и с мягким нажимом, скользко, влажно, распространяя едва уловимый сладкий аромат, рождается линия. Она вспарывает невинность бумаги, сначала проступая насыщенным огнем, затем превращаясь в лилово-красную реку, воды которой с каждым миллиметром становятся все более прозрачными. Этот пурпурный поток пересекает карту листа слева направо, чуть по диагонали вверх. Где-то на середине кисть заваливается набок, линия скручивается в ленту, и я, затаив дыхание, наблюдаю геометрическое чудо, превратившее двухмерную плоскость в иллюзию трехмерного пространства.

Я не сразу решился повторить эксперимент самостоятельно. Как только мама встряхнула мою руку над водой и осушила кисть маленьким лоскутком, приготовленным заранее, мои ладошки нырнули в коленки и спрятались там, прижавшись друг к другу. То, что произошло, показалось мне не иначе, как магией, и я еще не знал, как на это реагировать. Может быть, это теперь станет нашей общей тайной? Или только моей? Мне очень хотелось, чтобы она ответила мне: «Это нечто вроде Рождества. Приходит редко и только к тем, кто хорошо себя вел».

Но мама сказала: «Ты можешь срисовать что-нибудь, или изобразить по памяти. Цветок, домик, кошку – что захочешь».

Значит, так делают все?..

Как такая удивительная вещь может принадлежать всем?

«Это называется рисование», – ответила она на немое изумление в моих глазах.

Итак, она бесстрашно вручила мне это чудо, и я испытал священный страх: что теперь делать с этим? Вдруг у меня не получится? Мне почему-то казалось, что между красками, бумагой и кистью уже существует потусторонний договор, и если я буду неумелым и не уловлю его, случайно направив руку не в ту сторону, меня поразит какая-нибудь небесная кара. Может быть, в ту минуту во мне впервые вспыхнула вера в собственное, персональное волшебство: то, что я нарисую – либо уже существует, либо воплотится.

Странно, но уже в тот далекий день мне ни разу не пришла в голову мысль, что рисование можно просто отложить в сторону, в ящик стола, и вынимать лишь по настроению, как очередной вид развлечения.