Андрей Томилов - Шёпот времён

Своего первого соболя он добывал на глазах у старика.

Была слякотная ранняя осень, снег то вываливал, радуя охотников, то вновь раскисал, превращался в мокрую кашу и исчезал почти бесследно. Вот в такую непогодь кобелек, еще ни разу не проявивший себя, вдруг кинулся в сторону от тропы, завертел лобастой башкой, улавливая какой-то запах в сыром воздухе, и вдруг недалеко залаял. Да так азартно залаял, что охотники сразу подумали, что он загнал соболя.

Вскоре и дедовы собаки прилетели откуда-то со стороны распадка и все вместе залаяли, загалманили, стали носиться вокруг кедра, задирая радостные морды в вершину, и утаптывая мокрый, оседающий снег.

Парень даже шапку потерял в азарте и потом долго искал ее по следам. Он подлетел к собакам с наготовленным дедовым дробовиком, еще издали, рассматривая дерево, вокруг которого бесновались собаки. Но соболя они обнаружили не сразу, а только когда успокоились и уже не первый раз топтались по кругу, вглядываясь в темновины, прощупывая глазами все сучки, кустисто растопыривающиеся от ствола.

Хороший соболь, черненький, вытянулся на сучке и даже слился с ним, не враз углядишь, только когда головкой пошевелил, в другую сторону посмотрел, тут его молодой охотник и заметил.

– Вон он, вон он! – тычет пальцем, а сам боится глаза отвести, радость какая-то охватила, даже на панику смахивает.

Старик остепенил паренька:

– Не суетись, выбери место, чтоб только головку видно было, чтоб шкурку не попортить. И не торопись, – соболя добываешь, это дело дюже серьезное, не щи варить. Да чтоб собаки не поймали после выстрела, сразу порвут.

Наговорил, что и стрелять страшно, и то надо соблюсти, и это, а волнение-то не унять, первый соболёк-то. Подошёл охотник под самый сучок, только носик видно у лохматого, да хвост с другой стороны свесился. Шкуру не попортишь, но попадешь ли по носику, да и убьешь ли?

Сумятица в голове, – как ловко спромышлять зверька, чтобы и деду угодить, и не опозориться, – переступает с ноги на ногу, голову задрал вдоль ствола, собаки тоже в ожидании, отошли на другую сторону и примолкли даже, – сейчас свершится! Сейчас грохнет!

И точно, соболёк, видимо, заинтересовался образовавшейся заминкой и решил посмотреть, что там случилось, – свесил головку, глазками-бусинками поблёскивает. Тут и влепил паренёк ему дроби. Скорчился тот и без задержки вниз, бахнулся со всего маха в мокрый снег, даже брызги взметнулись.

Собаки, мешая друг другу, ломанулись к добыче и в два прыжка были рядом, но охотник уже упал на соболя грудью, прикрыл от собак и лежа отмахивался от них прикладом.

Все успокоились. Старик взял из дрожащих от волнения рук молодого охотника добычу, внимательно осмотрел и остался доволен, похвалил:

– Молодец, так и продолжай.

Для парня это был верх блаженства, – вот оно, счастье-то, вот оно, оказывается, какое!

Этот охотничий сезон для парня был как песня. Всю зиму он будто на крыльях летал. Мало того, что в мгновение выполнял любое желание старика, он умудрялся угождать ему и без просьбы, будто угадывая мысли. И сезон как раз богатый выдался, соболь и белка жировали в ближних тайгах. По малоснежью собаки добро работали, правда у старика и собаки, видно, старые были, он поменьше добывал, а молодой хорошо притаскивал. И кобель его усердно работал, да и прыть молодецкая помогала. Ох, и почертомелил он по тайге, ох, и поломал ее.

А старика еще больше зауважал, когда тот берлогу нашел и, считай, один спокойно взял медведя. Правда, молодой охотник тут же был, но дед всё сам сделал. И заломил как положено, и зверя принял, не торопясь, выпустил его через заломины на волю, чтобы не корячиться потом, не вываживать его из берлоги, и с одного выстрела положил чуть не у ног, как пригвоздил будто.

Вспотела тогда спина у паренька, а дед стал совсем непререкаемым авторитетом.

Когда домой после промысла вернулись, бабка даже отшатнулась от внука, не признала.

– Осподи-и-и, верзилишша-то какая, от это вымахал! Гликось, гликось, и бороденка закухлявилась, совсем мужиком стаёшь.

Она еще долго причитала, расхваливала его, ненароком трогая то за лицо, то за руку, а он был на седьмом небе, он был так счастлив, что счастливее и радостнее людей просто не бывает.

Начинающему охотнику до одурения нравилась вся таежная наука, которую старик выдавал по чуточным крохам, чтобы как можно дольше держать парня в неведении, держать с открытым ртом. Но работать при этом заставлял как настоящего мужика, не уставая повторять, что работой и только работой тот может отблагодариться за науку таежную, за саму возможность жить в тех местах, где он, старик, был безраздельным хозяином.

И поставил он себя так, что его слово, его требование приобретало здесь силу закона, и даже не закона, а какого-то повеления, ослушаться этого слова значило навлечение на себя неведомой кары, которой молодой охотник боялся гораздо больше, чем внезапного разъяренного медведя.

* * *

Тайга у них была дальняя, труднодоступная. Угробисто забираться туда, ох угробисто, зато там сами себе хозяева, – ни одна чужая душа не сунется, не появится, не нагрянет нежданно.

И на заброску в те урёмины уходило три дня. Коней в охотсоюзе брали, – по полтиннику за голову в сутки, а только в один конец трое суток, да день на отдых, да обратно трое, – копеечка набегала. Все равно, деваться некуда, приходилось пользоваться услугой.

Раньше подешевле вроде было, так одного коня лишнего прихватывали и мужика брали третьего, чтобы он обратно коней увел. Но все же затраты, – за спасибо никто тебе не поедет тайгу ломать, значит бутылку ставить надо, а то и две.

Теперь же сами стали управляться, никого не берут. Завезутся, старик остаётся зимовье в порядок приводить после лета, бутор разбирать, а парень обратно едет, коней выводит. Сдаст коней и пешочком снова в тайгу. Налегке-то добро, шагай да шагай, башкой в разные стороны ворочай, любуйся. Песенки всякие в голове крутятся, хорошо.

Но как о старике, о напарнике своем вспоминал, сразу все опускалось, тяжелела тропинка, а в затылке что-то позвякивать начинало, будто железки какие.

Охотились они вместе уже давно, лет пять однако, должны бы уже и притереться, приобвыкнуть, а что-то не получается никак, будто в работниках у старого, постоянно под давлением каким-то. Опять же, свободу он дает, – охоться вволю, по пятам не рыщет, но есть причина, которая держит их на расстоянии, оттопыривает одного от другого.

…Этот к старику за все лето ни разу в дом не зайдет.

И всё брови сводит, всё бычится чего-то. Или что прознал недоброе, или просто блазнится. Бабка, когда упрашивала молодого взять с собой в охоту, уму-разуму научить, обещала золотые горы и берега шелковые. А что выходит?