Ольга Югова - По ту сторону выбора

Ваня стал больше работать на стройке и брать дополнительные смены, чтобы заработать на все нужные вещи для малыша, а я продолжала работать в магазине, не чувствуя никакого недомогания.

Анька довольно-таки быстро догадалась о моём положении и уже приглядывалась к другим девочкам на мое место, ведь одной работать ей не хотелось, да и с детьми толком сидеть некому. Не сказать, что она была рада этой новости. Такие женщины видимо не умеют радоваться чужому счастью. Как же радоваться, если, по ее мнению, меня ждал такой же развод и безрадостная жизнь? Но я не обращала внимания на ее нападки и продолжала ценить каждый миг этой жизни, потому что совсем скоро у нас наступит другой этап жизни, а этим нужно насладиться сполна…

***

Я до сих пор не понимаю, почему все получилось совсем не так, как я предполагала и планировала. Потом мне говорили что-то про несостоятельность плаценты, внутриутробную инфекцию или еще что-то, чего я не понимала и не хотела понимать. Для меня это выглядело пугающе просто – когда однажды вечером я вернулась домой с работы, радуясь скрипящему снегу, морозному вечеру и ветру, который уже нес запахи весны, мне вдруг стало нехорошо, закружилась голова, замутило. Я поспешно села на стул и почувствовала, что он стал мокрым.

Так, еще не оформив декретный отпуск, я поехала в роддом, сама не понимая и не веря до конца, что это происходит в реальности, здесь, со мной.

В приемном покое, куда меня доставили уже ближе к ночи, я услышала разговоры санитарок: «ну вот, еще одна с выкидышем!» Я оглянулась, чтобы увидеть эту еще одну, и с ужасом начала понимать, что никого кроме меня в комнате нет, и говорят они обо мне. То, о чем я знала только в какой-то далекой теории, происходило со мной. Мозг отказывался воспринимать это. Неужели моя лучезарно проходившая беременность, это радостное ожидание новой жизни, может вот так внезапно и безжалостно оборваться? Врач тоже не обнадежил меня, сказав, что меня положат пока в предродовую, но сохранять беременность после излития вод они не станут, да и вряд ли на таком сроке (6 месяцев) есть смысл что-то сохранять.

Я лежала в предродовой, изо всех сил стараясь не думать. Но не получалось; в голову настойчиво лезли глупые мысли, вроде: «куда же теперь девать коляску?», «вот, говорили мне, что плохая примета готовить приданое заранее!», «что же я скажу Ване – не смогла родить живого ребенка! А он так его ждал!» И с явной безнадежностью моего положения билась надежда, что вопреки всему всё ещё может быть хорошо.

Ночью начались схватки. Я в первый момент даже не поняла, что это они, и спросила у соседок по палате. Девочки подтвердили, что, судя по всему, я рожаю. Но все-таки не так же, потому что они, пусть с болью, стонами и вырывавшимися крепкими словечками, но рожали живых, доношенных детей, а я? Мне хотелось схватить их за грудки и кричать: «о чем вы стонете, у вас будут живые дети!!» Но я понимала, что другие девочки не виноваты в моей беде.

Утром меня перевели в родовую, но по обращению акушерок я не ждала уже вообще ничего хорошего. Поэтому, когда после нескольких потуг (тоже совершенно новые и малопонятные ощущения) на стол положили комочек сине-фиолетовой слизи, я уже хотела отвернуться в сторону, как вдруг увидела, что он шевельнулся и слабо запищал. И я подскочила на кресле и закричала: «он живой! Живой!!» Врач тут же подошел к столу, акушерка поспешно вышла из палаты и через минуту пришла в сопровождении еще нескольких врачей. Мне не показали ребенка, не сказали даже, мальчик это или девочка, только торопливо унесли его куда-то. Но уже одно то, что мой ребенок в руках врачей, а не лежит один на холодном столе родовой, давало мне какую-то упрямую надежду.

Ближе к вечеру меня перевели в палату к другим роженицам. И там то же самое чувство, которое охватило меня еще в предродовой, только многократно усилившееся, накрыло с головой просто. Здесь лежали счастливые мамочки – кто с первым ребенком, кто уже со вторым или третьим – и радостно предвкушали встречу со своими младенцами. А я не знала даже, кто у меня родился, не знала, жив он сейчас, этот крошечный человечек, или нет, и никто не мог мне ответить на эти вопросы. Все медсестры, заходившие в палату, отворачивались от моего немого вопроса, а когда я спрашивала напрямую, отговаривались незнанием.

Я едва могла дождаться утра, почти не спала эту ночь, несмотря на усталость. И когда моим соседкам принесли детей на кормление, я не отпустила медсестер, пока они не ответили мне, что про моего ребенка надо спросить у врача детского отделения. И я сразу же пошла туда.

Врач неохотно отвечала на мои вопросы. Она сказала, что у меня родилась девочка, но она весит меньше килограмма, и ее почти сразу после родов увезли в областную больницу, потому что там есть реанимационное отделение. Что туда можно звонить, но лучше не отрывать врачей от работы лишний раз. Часы посещений там тоже есть, но она не знала точно, какие. Сплошная тайна и неизвестность, но я хотя бы выяснила, что у нас дочь. Ваня тем временем пытался дозвониться до роддома и слышал еще меньше ответов на свои вопросы, чем я.

Те три дня, которые я прожила после, я помню, как сквозь сон. Единственное, что меня поддержало тогда – знакомство с девочкой, которая родила ребенка на том же сроке, что и я. Только ее ребенок погиб почти сразу. Видимо, именно ее имели в виду санитарки, когда говорили про меня «еще одна». Эта девочка держалась очень мужественно. Дома ее ждали старшие дети, но в той ситуации это очень незначительно умаляло ее переживания. И она еще находила силы утешать меня и говорить, что мне обязательно повезет больше.

Видимо, желание как можно скорее увидеть, наконец, своего ребенка, и узнать, что с ним сейчас, способствовало моему быстрому восстановлению. А может быть, так получилось потому, что все-таки беременность у меня вышла такая недоделанная. Так или иначе, но я настояла, чтобы меня выписали через три дня после родов, и врачи не видели препятствий этому. Я вышла из роддома одна, прошла через увешанную шариками и фотографиями ликующих родителей и щекастых младенцев выписную, и сама не понимала, откуда у меня берутся силы не упасть прямо тут на пол и не зарыдать. Наверное, я понимала, что в таком случае меня не выпишут. Поэтому зарыдала я только тогда, когда вышла за ограду роддома. Ваня меня не встречал, потому что он не знал точно, когда меня выпишут, а сообщать об этом у меня не было сил. Так что, посидев на холодном, засыпанном снегом цоколе ограды и проплакавшись, я встала и пошла домой.

Дома Ваня засыпал меня вопросами. Все эти дни он знал только, что я жива, а о ребенке не знал ничего. Мне тяжело было отвечать на вопросы даже ему. Я сказала только, что у нас девочка, и что надо будет узнать, когда приемные часы в детской реанимации. После я сразу легла, впервые забывшись каким-то тревожным полусном, который не избавил меня от осознания реальности.