Ольга Югова - По ту сторону выбора

***

Я проснулась от странного ощущения жара и только через некоторое время догадалась, что это означает. Пришло молоко! За всеми переживаниями я и забыла, что оно вообще должно прийти, или думала, что оно не придет вообще. И что теперь с ним делать? Сохранять? А есть ли смысл? Пока я не побываю в больнице, я не узнаю об этом.

Тем же утром я обнаружила, что потеряла свой крестик. Он был старинный, серебряный, память о бабушке. Но возвращаться в роддом даже ради надежды найти его мне не хотелось – снова видеть эти стены! И к тому же я не знала, потеряла я его в роддоме или по дороге, так что где его теперь искать. И какое это все теперь имеет значение…

***

В больницу я поехала одна. Ване нужно было на работу, и я сама попросила его не отпрашиваться – мы же еще не знаем, есть ли ради чего. Мы вообще ничего не знаем. Я знала только одно – нет ничего страшнее этой неизвестности. Любая правда, самая ужасная, лучше этого постоянного сомнения, когда тебя качает от надежды к отчаянию и обратно с каждой секундой.

Врачи реанимации были сосредоточенны и суровы. Ко мне вышел заведующий и сказал, что надо оформить документы на ребенка, и эти слова прозвучали для меня музыкой – значит, она жива! Но он, видимо, увидев вспыхнувшую в моих глазах надежду, поспешил притушить ее: «ребенок в очень тяжелом состоянии, нестабильна, мы ничего не обещаем». На мой вопрос, что мне делать, ответил: «если умеешь, молись. А если не умеешь, все равно молись». Про молоко я, конечно, спросить забыла. На дочку, всю опутанную капельницами, мне дали посмотреть пять минут, и я вышла оттуда, как в тумане, пытаясь уцепиться сознанием за единственно реальное сейчас – оформление документов.

Странно мне было получать свидетельство о рождении ребенка, который все это время находился на волоске от получения свидетельства о смерти. Но в то же время какое-то мрачное торжество поддерживало меня – наша дочка не выкидыш, вот документы! Даже если она умрет, она жила. У нее есть имя. Мы назвали ее Ниной, как и планировали заранее. Но молоко я не сохранила. Надо было методично сцеживаться, соблюдать режим, спать – а ничего из этого у меня не получалось. Я старалась только не плакать, особенно при муже, потому что чувствовала, что ему так же трудно, а то и тяжелее, чем мне.

Слова врача реанимации напомнили мне о моем детстве. Молиться я и в самом деле умела – меня научила бабушка. В ранней юности я некоторое время была даже образцовой прихожанкой. Но сейчас я молиться не могла. У меня получалось только беспорядочно крутиться мыслями по одному и тому же кругу, как крутится заезженная пластинка: «почему это получилось, в какой момент все пошло не так, что мне делать дальше, за что именно мы, когда уже станет ясно, что впереди?» И с пугающей отчетливостью на все эти вопросы вставал один ответ: никогда. Нипочему. Просто так сложилось.

Одна

Я ходила в реанимацию через день – чаще не пускали. И всегда было одно и то же – никаких гарантий, ничего точного, ничего нового. Я поняла, что не могу больше выносить этой неизвестности, поняла, что дочка, если и выживет, с большой вероятностью окажется тяжелым инвалидом. А как мы будем растить такого ребенка? Что дадим ей? В один из дней я подписала отказ.

***

– Руки просто отваливаются, вы даже не представляйте, девчонки, сколько я сегодня мотков ниток потратила! – крикнула Людка, закрывая дверь швейной фабрики.

– Точно в разы меньше, чем я – отозвалась Лена и взяла меня под руку.

Мои коллеги – они же мои подруги, были уже молодыми семейными девчонками, у каждой по ребёнку, а я до сих пор не удосужилась даже мужем обзавестись. Да какой тут муж, если после работы у швейных станков хватает силы доползти до дома и плюхнуться на кровать? Пожалуй, это не про меня. Про меня – это лёгкая свободная жизнь без обязательств, иначе точно с катушек съеду.

– Нинка, у тебя шнурки развязались, давай завязывай, иначе грохнешься и нас за собой потянешь, – сказали девчонки, которые обхватили меня с двух сторон.

Я остановилась и нагнулась завязать шнурки, как услышала прокуренный голос молодого парня:

– Эй, тебе помочь? – сказал он и положил свою ладонь на мою спину. Тут я поняла, что не зря в детдоме училась борьбе и в ту же секунду свернула ему руку, удивив его по полной программе.

– Ты что делаешь, сумасшедшая, я просто спросить!

– Спросить что? Прикурить не найдется, зарядка у телефона села, магазин за углом. Что-то еще, пупсик, или можно уже отпускать?

– Отпусти, сумасшедшая!

– Будем считать, что я тебя здесь не видела, иначе повторю отработку приёма на тебе.

– А ты ничего такая, может погуляем как-нибудь?

– Меня зовут Нина. Это всё, что тебе нужно знать. Захочешь как-то со мной поговорить – найдёшь сам без всяких подсказок, а пока беги, куда ноги глядят, пока я добрая.

– Ишь какая, да больно надо! Пошла ты!

– Нинка, а Нинка! Хватит с парнями знакомиться, мы замёрзли ждать тебя!

– Могли бы за меня и заступиться, мало ли, насильник какой, – подбегая к девчонкам, пробурчала я.

– Какой насильник? – удивилась Людка – Он такой красивый и с виду добрый, что мешать не хотелось. Присмотрись.

– Да ну его. Надеюсь, мы больше никогда не увидимся.

***

«Мама и папа, где же вы? Почему вы меня бросили? За что я оказалась в этом дурацком интернате? Меня еще раз трогали за секретные места… Мне не понравилось, но они говорили, что мне должно быть приятно. Мама, мне было неприятно! Я вас очень жду…» – я захлопнула свой детский дневник и залпом осушила палёное вино, которое продал мне местный барыга.

Что за жизнь! Сначала предки сдали в детдом, потом приставания от старших мальчишек, а теперь от меня нормальные люди шарахаются, потому что без слез не взглянешь… Хромаю, кожа вся сухая и морщинистая, в голове щёлкают идеи чокнутые какие-то… Как алкашка!

Мне 22 года, а я не знаю своих родителей. Я была ошибкой природы? Уродом? Вот она я. Училась, работаю, относительно соображаю. Может, они наркоманами были?

Хм… А ведь я могу попробовать найти в интернете. Захожу в «ВКонтакте» и с трясущимися руками начинаю набирать её имя. Точно её? Понятия не имею, что в интернате сказали, то и введу. Так… Мария Самарина. Три варианта. Два не подходят по возрасту: одна из них подросток, другая пожилая женщина, а моя мать родила меня моей ровесницей. Вот. Есть вариант. Честно говоря, в восторг он меня не привел… Потому что я увидела абсолютную копию себя, только постарше… Это она… Но с ней явно что-то не то. По лицу видно, что она долго и упорно пила.