Юлия Медникова - Хроники трепещущей парадигмы

Мысль о том, что я наконец смогу увидеть Её пальцы в одних из этих босоножек, лишает меня надежды узнать подробности протекания адиабатического процесса. Я могу думать только о пальцах Её ног и тонких щиколотках. Ну и ещё о том, как женщины вообще могут держать равновесие в такой странной обуви. Ходить. Хотя, мне и не нужно, чтобы Она ходила. Я хочу, чтобы она просто стояла на высоком пьедестале в открытых босоножках, а я мог не нагибаясь любоваться Её ногами. И, может быть, даже прикоснуться к гладкой (конечно же гладкой) коже и твёрдым розовым ноготкам. Ей стало бы смешно и щекотно от моего дыхания… Ах да, адиабатический процесс…

Весна оказалась холодной, и я так и не увидел на Ней новых босоножек. Возможно, только это и позволило мне сдать сессию.

А потом экзамены кончились, и все разъехались на лето кто куда. Увиделись снова только в сентябре. Пол в аудитории был влажным из–за того, что дождь лил уже несколько дней. На Ней мокрые кроссовки, а значит – мои мечты опять рухнули.

А потом Новый год и эта чья–то квартира. Очень много людей, знакомых и незнакомых. С разных факультетов. Громкая музыка, много дешёвого алкоголя. Очень много. Мы с Ней оказались в ванной. И непонятно, как это всё получилось. Вот мы целуемся, и вот я уже стягиваю крошечные трусики, и Она остаётся в этих дурацких чулках и ботинках с высокой шнуровкой. Её ноги сплетены у меня на крестце, со стиральной машины падают какие–то щётки и бутылочки. И вроде бы, я должен быть счастлив, потому что всё уже случилось, а Она всё ещё обвита вокруг меня и её тело вздрагивает. Но я так и не увидел пальцев её ног. Какая глупость!

Потом Ей стало плохо, и я держал её волосы, как истинный неупрекающий рыцарь. Вызвал такси, чтобы отвезти Её домой. На морозе стало получше, но Она чувствовала себя неловко. её номера телефона у меня так и не было.

Снова видимся мы только после каникул. Я удостаиваюсь лишь застенчивого кивка, и моя мечта спешит забиться в дальний угол аудитории.

Какое–то слово в голове вертится…

Прохожу в синие двери и совершенно не ведаю, куда мне дальше. Взрослый мужик, потерянный, как ребёнок. Подхожу к деду в форме и спрашиваю, куда мне следует. Смотрит мне в глаза, произносит слова. Медленно. И машет в воздухе руками в непонятном направлении. Проходящий мимо в торчащем из–под куртки белом, говорит, чтобы я шёл за ним. Там у него как раз дело. Вместе мы проходим турникет, спускаемся и поднимаемся по лестницам, петляем, коридоры образуют спутанный клубок лент. Наконец передо мной распашные двери, деревянные доски поперёк обиты каталками без меры. Я робко зачем–то стучу, блею что–то оправдательное и вхожу. Мне навстречу поднимается здоровый мерин в тёмно–синем и в чёрном клеёнчатом переднике. Смотрит мои бумаги, кивает. Пахнет прескверно. Холодно, под потолком мерцает свет – тоже холодный. Пока топчусь несмело, дядька в фартуке открывает в стене ячейку с номером семь и выкатывает длинную полку из нержавейки. Всегда мог смело оставить себя без обеда, но тебя без педикюра – нет. И мне даже известно, как называется этот цвет: мой любимый «Cherry Red». Эти ягоды спелые, краснее, чем все на свете кхмеры – для меня. Аккуратные пальчики и ровные ногти – признак богемы. Моя любимая римская стопа, абсолютно совершенная: второй по счёту палец остальных длиннее, за ним прочие аккуратно выстроились по росту, отмерены – это значит, что моё античное божество смелое, своевольное, амбициозное и немного надменное. И все на фоне него меркнут. Такие ноги у неё и ещё у Венеры, и Минервы. И что мне теперь – несчастному подкаблучнику – делать? Подсандальнику. Бедному… Простынь несвежая. Из–под неё такие же серые видны только ступни. Безупречные, с тонкими щиколотками. На большом пальце с ногтем ярко–красного цвета, привязана метка, на ней написана моя фамилия. Коряво и мелко.

– Нет, Майкл ещё не пришёл. У них сегодня ужин по поводу завершения проекта… Нет, мама, я не волнуюсь… Да, мама, конечно… Обязательно… Нет, мы об этом не думали. Точнее, я думала, но мы с Майклом об этом ещё не говорили с тех пор… По–моему, он не хочет… Не знаю… Мне так кажется… Я не уверена, что ребёнок что–то изменит… Да, сын – это, конечно, важно… Но Майкл сейчас очень занят на работе. Сейчас очень трудный период… И я бы хотела сначала… Да, мама… Да… Не знаю… Я тебя поняла… Я обещаю подумать… Да, мама… Хорошо… Я тебя тоже. Обязательно передам. Папе тоже привет. Целую вас. Спокойной ночи.

Майя прошла босиком через огромную тёмную квартиру, взяла с кухонного стола пузырёк с надписью «Прозак» и высыпала на ладонь несколько таблеток.

– Тысяча поколений до меня… Конечно, мама…

Помещение похоже на холл приличного отеля. Если не считать медсестры в халате у стойки и въевшегося в плюшевые диваны запаха старости.

– А Вы ей кто будете?

– Родственница, – гостья взмахнула гривой чёрных курчавых волос, – внучка. Пра–пра…

– Ааа… – одобрительно кивнула сестра, – она очень радуется, когда к ней приходят гости. В основном как раз приходят родственники. Их же у неё много. Запишитесь, пожалуйста, в книгу.

«Майя Цукерберг».

– Как она?

– Вы были у неё уже?

– Нет.

– Ну… Она неплохо держится. Очень неплохо. Ей назначены процедуры. Иногда у неё путается сознание. Прошу Вас, не спорьте с ней: она расстраивается потом, плохо спит, иногда даже плачет. И она теперь совсем ничего не видит. Лия сейчас на физиотерапии, подождите её в комнате, пожалуйста. Номер двадцать три, второй этаж.

Комната аккуратная, но не очень уютная. Никакой странной мебели или штор с рюшками, обычных для жилища пожилых людей. Стандартный ремонт и простая казённая мебель. Только на комоде – большой винтажный радиоприёмник и несколько старинных фотографий в рамках.

На одной карточке изображён мужчина (в центре), четыре женщины и двенадцать мальчиков. Лицо одной из дам одетой в дорогую одежду, почти полностью закрыто уродливыми очками. Вторая женщина – очень красива, стройна и лучезарно улыбается – быть может, оттого, что мужчина нежно обнимает её за талию. Ещё две женщины одеты как служанки. Детей двенадцать, шесть из них – в очках. Вся детвора рассажена на переднем плане: фотограф умудрился расположить их так нелепо, что прямо в объектив тыкалась целая куча голых коленок. Майе стало смешно, и она про себя назвала картинку «двенадцать колен», но на обороте аккуратным подчерком было выведено: «Джейкоб с семьёй».

На другой фотографии изображена большая компания, сидящая за столом. Мужчины завёрнуты во что–то, похожее на цветные банные простыни. На обороте надпись: «Бабушке Лии от внука Джоша. 33 г.». Человек в центре, от которого остальные изображённые на фотографии как будто шарахались, видимо и был этот Джош. Майя что–то, несомненно, слышала о таком родственнике, да и картинка показалась ей знакомой.