Людмила Волынская - Бабье лето любимой жены

– Не знаю, – прошептала Лера, прильнув к маминой груди. Она вдруг ощутила, как в детстве, ее тепло, и от этого на душе стало спокойнее.

Какое-то время они молча так сидели, думая каждая о своем.

– А Вадим этот, кто? Твой жених? – пытаясь не бередить свежие раны, осторожно спросила мать.

– Не знаю, – вздохнула Лера.

– Как, не знаешь?… Зачем же ты поехала с ним?

– Он ушел от жены. Не развелся еще.

– Да, непросто, – протяжно сказала Софья Ефимовна, покачивая головой. – Ты этим разведенным не очень-то доверяй. Жена выставит, так они себе молоденьких дурочек ищут. Где он работает?

– Это я у него на фирме работаю. Меня туда через его отца дядя устроил.

– Вон оно что, – протяжно произнесла Софья Ефимовна. – А с женой они что не поделили?

– Меня и не поделили, – устало бросила Лера.

Возможно, в другое время она была бы осмотрительнее в своей откровенности. Но сейчас ей именно откровенности и хотелось. Ей хотелось, чтобы ее просто по-человечески выслушали, пусть осудили, но не за глаза.

– Дети у него есть? – осторожно допытывалась Софья Ефимовна.

– Сын. Но он уедет скоро. В этом году кончает школу.

Задумалась Софья Ефимовна.

– Ох, дочурка, не знаю, что и сказать, – тяжело вздохнув, сказала она. – Плохая это примета – семейную жизнь с похорон начинать. Езжай-ка ты со мной обратно. Дом этот продадим, деньги будут. Начнем что-нибудь свое и заживем как люди.

– Я люблю его, – спокойно ответила Лера.

– Такого, поди, не одна ты любишь. Ты знаешь, сколько их у него, таких, как ты?

– Я одна.

– Красавица ты моя, – Софья Ефимовна с любовью посмотрела на дочь. – Беды бы тебе красота эта не наделала. Ладно, отдыхай. На тебе лица нет. Да только не на диване этом, в другой комнате. А я полы вымою. Даже не помянули по-человечески.

– Мы хотели. Но я кроме соседей никого не знаю, а они сказали, что сейчас не надо. На девятый и сороковой день полагается.

– Полагается. Только мы уж его дома помянем, я в церковь пойду. А здесь… как эти поминки устраивать? У меня с собой и денег-то нет.

– Мы сами соседей позовем. Скажи, что в церкви делать.

– Скажу, конечно. Иди, ложись.

Лера покорно легла на кровать и тотчас провалилась в тяжком забытьи.

Вымыв полы, Софья Ефимовна принялась осматривать дом. Переходя из комнаты в комнату, она все прикидывала, что можно будет продать и сколько за это выручить, а что забрать с собой. Но один вопрос, который так волновал ее сейчас, и который она сама не могла решить – был сам дом. Если дочь собиралась здесь жить, надо было бы дом оставить ей. С другой стороны, Вадим этот, похоже, не бедствовал. Надо бы поделикатнее выведать, какие у него планы относительно Леры и этого домика. Как бы он его не хапнул и всю их семью с носом не оставил. Богатые, они ведь скупые. Это только в фильмах они деньгами сорят, на самом же деле каждую копейку считают, и свою, и чужой не брезгуют. Такие вот мысли одолевали Софью Ефимовну, только что похоронившую родного брата. Не то чтобы женщина она была черствая или брата своего не любила. Такой ее сделала жизнь. Другие как-то выкручивались, приноравливались. А у них с мужем – от зарплаты до зарплаты. И вот сейчас появилась возможность хоть немного изменить эту постылую серую жизнь. Другого шанса не будет. Поэтому и надо было обдумать все не спеша, основательно. Если все на самом деле так, как говорит дочь, самое время из него сейчас хоть какую-нибудь пользу для семьи поиметь. Захочет, пусть живет здесь вместе с Лерой. Дом Софья Ефимовна в любом случае собиралась оформить на себя, так что зятек вряд ли что-нибудь оттяпает. Надо бы ему намекнуть, чтобы сыночка к себе пристроил за то, что будет жить в их доме. Возможность устроить судьбу своего любимчика заинтриговала Софью Ефимовну. Ее сын Олег был на четыре года младше дочери и в семье на правах младшего считался баловнем. Дочери же волею судьбы выпала нелегкая участь. Не говоря о том, что она (в угоду брату) назвала дочь непривычным именем Валериана, был и более существенный фактор, лишивший девочку беззаботного детства.

До рождения Олега муж Софьи Ефимовны отказывался признавать дочь своим ребенком и не раз в приступе ревности грозил жене разводом, так как девочка была совершенно не похожа ни на кого из родителей. Будучи человеком нерешительным и недалеким, он сам прекрасно осознавал свои недостатки. Но когда на дочь указывали другие, было обидно. Знал бы кто, сколько слез и седых волос прибавило рождение дочери ни в чем не повинной Софье Ефимовне. Время шло, страсти поутихли. Когда же родился мальчик, муж не сомневался, что этот-то ребенок плоть от плоти его. Но вот незадача – мальчик рос копией своей сестры. Здесь уж отпали всякие сомнения в том, что и дочь была его кровным ребенком. К тому времени вопрос кровного родства для родителей стал не столь неактуален. Голова болела больше о том, как детей поднимать. Вот и отправили дочь после окончания школы торговать на рынок. Годы шли, и Софья Ефимовна, к своему разочарованию, поняла, что Олег был внешней копией сестры. В остальном – ни стыда ни совести. Удача, наконец, улыбнулась дочери, и брат согласился взять ее под свою опеку. Почувствовав себя в семье единственным ребенком, Олег тянул из них жилы. Все ему было мало и все не так, а самому только бы погулять. Обуздать подрастающее чадо родителям было не под силу. Потому-то Софья Ефимовна и ухватилась за возможность пристроить своего любимца к серьезному человеку. Нет, не о судьбе дочери она сейчас беспокоилась. И здесь ее сыночек одержал первенство. А брат… Ну, что брат? Конечно же, она и любила его по-родственному, и уважала как человека, сумевшего пусть скромно, но достойно прожить свою жизнь. Только брату-то уже сейчас от этого ни холодно ни жарко. А здесь ведь родные детки. Кто же о них позаботится кроме матери?

9

Пытаясь скрыть чувство неловкости, отец протянул Сереже конверт с деньгами. Сережа чувствовал это, ему тоже было неловко принимать от отца щедрые еженедельные «подачки». Он не сомневался в искренности отцовских чувств, но вид у отца при этом был неестественный, потому что, как ни крути, а выглядело, будто этими деньгами он пытался загладить чувство вины перед разорванной им семьей.

Впрочем, как без него жила теперь эта разорванная семья, отец не спросил ни разу. Он рассказывал о своих делах, спрашивал сына об учебе, о друзьях, давал советы. Всякий раз при встрече он шел с Сережей куда-нибудь обедать, даже не спрашивая сына, голоден ли тот. Сережа понимал, почему – чтобы скрыть чувство неловкости, всякий раз возникавшее теперь между ними при встрече. Когда руки заняты ножом и вилкой, глаза устремлены в тарелку, а рот, чередуя пережевывание пищи, время от времени издает короткие банальные фразы, легче делать вид, что ничего не произошло. При этом Сережа исподтишка изучал отца и когда замечал на нем обновку, возникало ощущение ревности и отчужденности. За столь короткое время отец преобразился. Одевался он теперь в свитера и джинсы. Подстриженный «под ежик», он выглядел моложе. Сережа понимал, чем вызваны эти перемены, вспоминал потухший мамин взгляд, неумело скрываемый ее жалкий унылый вид, и ему становилось невыносимо больно оттого, что два родных человека, не желая того, разрывали его сердце на части. Ведь никогда ничего уже не будет, как прежде.