Ирина Степановская - Фаина Федоровна

–Привет, Фаина Фёдоровна. Как дела?

–Здравствуйте! – И даже с какой-то гордостью:

–Видели, какая сегодня толпа в коридоре? Больше, чем вчера.

–Видела.

Она с видом радетельной домоправительницы выдвигала мой стул. Я ставила в шкаф свою сумку, надевала халат, медицинскую шапочку, проверяла, не размазалась ли на ресницах польская тушь, водружала на голову зеркало-рефлектор, включала настольную лампу (практически такую же, как у меня сейчас) и садилась на своё место.

–Зовите, Фаина Фёдоровна!

Часы на стене нашего кабинета показывали ровно восемь утра.

И она радостно подбегала к двери, распахивала её и торжественно кричала в коридор:

–Кто первый по очереди? Давайте талон! Куда сразу все? По одному! Заходите по одному! И не толкайтесь! Не толкайтесь, я говорю… – Она сторонилась, пропуская первого больного. Я мгновенно сосредоточивалась. Здороваться не было времени.

–На что жалуетесь?

Женщины оказывались более собранными и сразу объясняли, зачем пришли. Мужчины же часто начинали мямлить:

–Барышня, у меня…

Такое обращение ко мне Фаина Фёдоровна терпеть не могла. Она вставала рядом со мной, грозная и готовая меня защитить.

–Какая это вам «барышня»? Врача называть по имени-отчеству! Или просто «доктор».

Тогда я ещё не читала «Мастера и Маргариту», а то обязательно бы хихикнула. Прокуратора называть Игемон. Ну, или как-то так.

Я смотрю своего первого, пришедшего на сегодняшний осмотр пациента. Парень – бывший боксёр. Когда он пришёл ко мне, носа у него практически не было. Расплющенный кончик и две дырочки вместо ноздрей. Вот здесь уж точно без операции обойтись было нельзя. Я сделала ему искусственную носовую перегородку. Подняла спинку носа, подшила хрящ, выкроенный из его же ушной раковины, и сконструировала кончик носа. Теперь парень – красавчик. Я видела несколько дней назад (всего через 12 часов после операции, которую я ему сделала), как он разглядывал себя в зеркале в коридоре. Сначала в анфас, а потом с помощью карманного зеркальца – в профиль. Я прошла туда, куда мне было нужно, а потом минут через пятнадцать обратно, а он всё стоял и себя разглядывал. Меня даже не заметил.

Сейчас на перевязке я меняю ему тампоны, а в глазах у меня почему-то всё болтающийся помпон на башмаке Бочкарёвой.

Прав был Булгаков, когда писал от имени Фриды:

«Я прошу, чтобы мне не клали на ночь платок».

–Ну, вот и всё. – говорю я бывшему боксёру. -Теперь молодцом. Тампоны постоят ещё дня три и уберем.

–А раньше нельзя? И выписаться бы поскорее.

–Нет, раньше нельзя.

Торопится, наверное, похвастаться перед своей девушкой… А, может, парнем? Теперь ведь не поймешь.

–Следующего на перевязку позовите!

Интересно, есть ли у муравьёв своё кладбище? Там, где хоронят тех, кто не вынес лечения, кому не помогло, и тех, в чьих случаях лекари-муравьи ошиблись?

Тьфу, тьфу, тьфу, прочь чертовщину! Не может так быть, чтобы можно было вылечить всех. Но почему тогда тех, кому не повезло, забыть не получается… И никакие тысячи, десятки тысяч излеченных не могут искупить этих жертв. И значит ли это, что они, кто лежат давным-давно под камнями, пожертвовали собой во имя чего-то? Чего?

…В тот день вместо привычного: «Здравствуйте!» я услышала от Фаины Фёдоровны нечто ранее не звучавшее, произнесённое при мне в первый раз.

–Ольга Леонардовна, у меня закончились продовольственные запасы.

–Какие запасы?

–Все. Абсолютно все.

Ольгой Леонардовной звали жену Чехова, актрису Книппер. Не знаю, почему это не пришло в голову моим родителям, когда они давали мне, новорождённой, имя. Когда в девятом классе я прочитала «Чайку», и «Вишневый сад» и увидела в учебнике фотографию труппы МХАТ во главе со Станиславским и немолодой мужиковатой дамой с усиками – женой моего любимого писателя, я ужаснулась и тут же почувствовала необходимость пойти в ЗАГС и написать заявление на перемену хотя бы только имени. Однако мысль о том, что до шестнадцати лет я прочно была Олей, Ольгой, Оленькой, а теперь вдруг должна стать Таней, Машей или Мариной остудила моё желание. К институту я уже повзрослела настолько, что поимённое сходство стало меня даже веселить, и особенно веселило то, что кроме меня самой этого сходства никто и не замечал. А с двадцати трёх лет, вместе с вручением диплома об окончании института, «Ольга Леонардовна» стало моим неизменным спутником – в регистратуре, в кабинете, в устах Фаины Фёдоровны и даже в собственном дворе. Несколько пациентов жили в моём же доме и теперь, вынося мусор или шагая на работу или в магазин, я слышала с какого-нибудь балкона:

–Здрассте, Ольга Леонардовна!

Эта подобострастная вежливость не вливалась мне льстивым ядом в уши, но всё же была она и не совсем безразлична. Мне нравилось, что я могу вылечить и ухо, и горло, и много ещё чего. И я довольно быстро привыкла и к этому «Здрассте!», и к «Ольге Леонардовне». Моё имя даже стало мне нравиться.

Но вот сейчас… «Ольга Леонардовна, у меня закончились продовольственные запасы».

Не стерильные тампоны, не спирт, не дистиллированная вода, ни фурациллин, ни физраствор, а…

–Что вы удивляетесь? Обычная колбаса, полуварёная, полукопчёная, под названием «Краковская», с которой я делаю себе бутерброды на завтрак, и от которой вы упорно отказываетесь, когда я вас угощаю.

–Я не люблю «Краковскую», она жирная.

–А какую вы любите?

–«Докторскую».

–«Докторской» и не было.

Не надо думать, что я не понимала, что имела в виду Фаина Фёдоровна. Я жила в нашей общей стране и по её законам, разделяя все её предрассудки и нравы. Но я жила тогда не в Москве, не в Питере и даже не в других крупных промышленных центрах, в которых было своё улучшенное снабжение. Я жила в областном городе, который не был в числе привилегированных советских креатур. Однако этот город был столицей огромной сельскохозяйственной области, снабжающей продовольствием и Москву, и Питер, и Екатеринбург, и даже шли какие-то разговоры, что, якобы, муку из какой-то необыкновенной пшеницы здесь выращиваемой экспортировали в Англию чуть ли не к королевскому двору. Но я каждый день видела абсолютно пустые прилавки магазинов в отделах «мясо», «птица», «колбасы», «сыры», «бакалея». И даже вывески с этими словами из магазинов убрали. Как-то странно сейчас даже читать об этом, но так было в нашем городе, как и во многих других городах.

Фаина Фёдоровна дожидается пока первый утренний больной выходит из кабинета и придерживает дверь, чтобы сразу не вошёл следующий.

–Вот у нас лечится Достигаева от двустороннего гайморита, а она работает в продовольственном магазине. На карточке написано – старший продавец. И сегодня она придёт продлевать больничный.