Соня Пучкова - Новый день. Коллекция повестей и рассказов для медленного чтения

– Скажите, – начал он, погладив бороду, – а кто написал то, что вы сейчас рассказывали?

– Я, – нахмурила брови Писательница. Она всё ещё удивлённо смотрела на Критика.

– Правда? А можно почитать?

– Нет, – холодным тоном произнесла она, пытаясь так избавиться от незнакомого собеседника.

– Почему?

– Потому что эта история не записана, – слегка раздражённо ответила Писательница.

– А почему вы не запишете?

– А почему вы спрашиваете?

Вопрос поставил Критика в тупик. Он забыл представиться и узнать её имя.

– Ещё раз простите, меня зовут Евгений Онегин, как персонажа…

– Очень приятно, Татьяна Ларина! – засмеялась Писательница и пожала ему руку.

– Нет, – усмехнулся Критик, – вы меня неправильно поняли, я в самом деле Евгений Онегин.

– А друга по имени Владимир Ленский у вас нет?

– Нет, Ленского, знаете ли, не имеем, но вообще поэты есть. Да и писателями тоже не обделены.

Писательница удивлённо подняла брови:

– И откуда у вас такие друзья?

– С филфака. Вы ведь тоже здесь учитесь?

– Здесь, на первом курсе.

– Не знаю, успели вы познакомиться или не успели, ну вот, есть у нас пишущие люди… Человек десять… Мы собираемся почти каждый вечер, обсуждаем написанное или ненаписанное. Вообще говоря, у нас очень дружеская обстановка, иногда мы даже вместе сочиняем что-нибудь, иногда даём разные спектакли. У нас ведь есть те, кто и пьесы пишет…

– А вы что пишете?

– Я… Ничего. Я критик.

– А!.. Вы критик, – задумчиво произнесла Писательница. – А я-то думала, почему вы так заинтересовались моей историей.

– Я полагаю, здесь любой из нас заинтересовался бы, – улыбнулся Критик. – И давно вы пишете?

– Давно, – кивнула Писательница, – только я не пишу, я просто сочиняю. У меня нет записанного.

– Почему?!

– Не знаю, – грустно улыбнулась она, будто тоже сожалея, что ничего не записывает.

– Как же так? Столько хороших вещей пропадает зря. Так нельзя, записывайте уж, пожалуйста.

Этот совет Критика заставил её покраснеть. Она потупила взгляд и замолчала.

– Есть у нас тоже один, который не записывает, – захотел развеять сгустившиеся над ними тучи Критик. – Тоже небеса ему даровали немалый талант и, вы знаете, тоже к детективным историям. Он учится со мной на одном курсе, на третьем, так от него текстов не добьёшься. Сколько я его знаю, он написал всего-то рассказов пять, а придумывает их, как вы, на ходу. И не записывает, и забывает, так что хоть сам ходи за ним с тетрадкой и пиши!

Писательницу развеселил рассказ о непишущем писателе, она улыбнулась. В это время из соседней аудитории повалила толпа студентов: кончилась пара.

– Кстати! Сейчас я вас и познакомлю с Профессором! – воскликнул Критик, спрыгивая с подоконника и хватая за руку Писательницу.

– С каким профессором?

– С Артуром Карницким.

– Я такого не знаю. А что он преподаёт? – успевала только спрашивать Писательница, пока Критик тащил её за руку к аудитории.

– Он ничего не преподаёт. Это писатель.

– То есть как? Профессор – это писатель?.. Ничего не понимаю.

– Профессор – это его прозвище… Вот, кстати, и он, дружище Карницкий! – воскликнул Критик, приветствуя такого же высокого человека, но только без бороды и даже без усов.

Карницкий был бледен лицом, черты его тонки, мягки и выразительны, и, если бы не широкие плечи и крепкое телосложение, его можно было бы путать с девушкой в мужской одежде. Он не носил очков, но Писательница, которая их носила, сразу поняла, что видит Профессор не очень хорошо: пытаясь сфокусировать зрение, он щурил большие серые глаза, когда с доброй усмешкой рассматривал её. Карницкий давно не стригся, и на голове его выросла пышная шапка тёмно-русых волос, таких же, как и у Писательницы. На неё новый знакомый произвёл приятное впечатление, даже, кажется, более приятное, чем Онегин: этот не был странным и внушал доверие.

– Знакомлю, – произнёс Критик после взаимного разглядывания Писательницы и Профессора. – Артур Карницкий, Профессор.

– Очень приятно, – улыбнулась девочка.

– Татьяна… Правильно я говорю?

– Катя, – она протянула руку Карницкому, – Катя Толстая.

– Писательница, – добавил Критик.

С момента знакомства Писательницы и Профессора прошло около года. Осень в этом году выдалась ранняя, и уже к концу сентября деревья совершенно озолотились. Ветер качал их за окном маленькой квартирки, где жил Профессор, хватал с них хрупкое шуршащее золото, носил по улицам, роняя в грязные, отражающие розовое небо лужи. Это была осень, наверное, такая, какой любил её гений, создавший героя, имя которого носил наш Критик. Это была такая же осень, как двести лет тому назад, так же располагала она к писательству.

В гостиной Карницкого собралось только четверо из писательского общества: Критик, Поэт, Драматург и сам Профессор. Были осенние мохнатые сумерки, за окном садилось красноватое солнце, в комнате, полутёмной, не включали верхнего света, потому что его не любил Профессор, и, пока не укатилось ещё дневное светило за горизонт, спрятанный за городскими домами, сидели без света вообще.

Ждали Писательницу. Критик расположился на старом диванчике с потёртым гобеленовым покрывалом, Профессор и Драматург отдыхали, развалившись в креслах. Дым от сигарет и трубки почти заполнил комнату. На журнальном столике, стоявшем между креслами, стояли две уже пустые бутылки белого вина, бокалы, пепельница и две плитки горького шоколада, одна слегка надъеденная Поэтом.

Профессор, хранитель писательского общества, пытался сделать всё, чтобы такие вечера были как можно больше похожи на то, что читал он в книгах. Поэтому, наверное, были вино, трубка и полумрак.

Поэт, светловолосый юноша с нежным румянцем на щеках и пушистыми бакенбардами, декламировал свои стихи, дирижируя правой рукой. Его высокий голос эхом раздавался в комнате.

– О, любимая!.. Куда уходишь ты от меня?.. – восклицал Поэт с патетическим выражением, возводя голубые очи к потолку.

«Интересно, кто эта любимая? Которая из последних пяти?» – добродушно посмеивался про себя Критик, выдыхая дым.

– Вернись, вернись, мой херувим, моя мечта! – взывал Поэт. – Как ты божественна, прекрасна и чиста!

«Нет, к вам, Вольдемар Сергеич, она точно не вернётся, – улыбался Онегин, отводя глаза в сторону, – знала бы ваша мечта, как вы на прошлой неделе наклюкались до потери вашего поэтического облика…»

– Пусть не поймёт меня мир озлоблённый, мне не надо! Любимой принесу стихов громаду! – торжественно закончил Поэт.

Раздались аплодисменты. «Эх, – вздохнув, подумал Критик, – единственное хорошее в его стихах то, что их много. Может, из этого что-нибудь выйдет».