Диамар Пясик - Люди в горах. Рассказы

Артист говорит, а у меня в памяти моё детство. Мне пять лет. Я у деда в деревне Микулино. Мои озорные дядья подарили мне нагайку и посадили на неоседланную лошадь. Я ударил нагайкой, и лошадь понесла. Я и мои родители страшно перепугались, но всё обошлось…

На сцене Есенин то подходит к плетню, то к роялю, который внезапно умолкает, и продолжает свой рассказ:

– Среди мальчишек я всегда был коноводом и большим драчуном… Стихи я начал писать рано, лет девяти, но сознательное творчество отношу к 16 – 17 годам… К стихам расположили песни, которые я слышал…, а отец мой даже слагал их.

И опять, слушая рассказ Есенина о себе, у меня возникают всякие ассоциации, уводящие меня в далёкое детство… Я в восьмом классе заболел желтухой. Доктор сказал – нужно лежать и есть сладкое. Мой друг и одноклассник Игорь принёс мне свою гитару, показал три аккорда, сказал – учи! И ушёл. А я целыми днями лежал один в комнате, подбирая мелодию к разным песням на стихи Есенина :

Выткался на озере алый цвет зари.

На бору со звонами плачут глухари.

Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло,

Только мне не плачется – на душе светло…

Я вдруг слышу, как рядом сидящая петербургская бабушка что-то тихо напевает своей внучке. Тоже, видимо, вспомнила свою молодость.

И другие вокруг меня тоже поют под аккомпанемент рояля :

Клён ты мой опавший, клён заледенелый,

Что стоишь, нагнувшись, под метелью белой?

Или что увидел? Или что услышал?

Словно за деревню погулять ты вышел.

Мне всё больше и больше нравится артист, играющий Есенина. Не переигрывая, по – петербургски тонко живёт он на сцене перед нами среди необыкновенных стихов. Он не поёт, слышен только речитатив, в сочетании с хорошим аккомпанементом кажется, что сцена переполнена есенинской лирикой, песнями, сменяющими одна другую. Многие в зале тихо подпевают :

Отговорила роща золотая

Берёзовым, весёлым языком,

И журавли, печально проплывая,

Уж не жалеют больше ни о ком…

Вот на сцене Есенин потрогал белый шарф на вешалке, помолчал и бросил в тишину внезапно примолкшего зала :

– Восемнадцати лет я был удивлён, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и поехал в Петербург. Там меня приняли весьма радушно. Первым, кого я увидел, был Блок. Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта… В эти же годы я поступил в Университет Шанявского, где пробыл всего 1,5 года, и снова уехал в деревню :

Ты жива ещё, моя старушка?

Жив и я. Привет тебе, привет!

Пусть струится над твоей избушкой

Тот вечерний несказанный свет.

Пишут мне, что ты, тая тревогу,

Загрустила шибко обо мне,

Что ты часто ходишь на дорогу

В старомодном ветхом шушуне…

Я почему-то со страхом жду, когда же Есенин будет рассказывать о революции, о Ленине. Но нет, такого не произошло… У него были сложные отношения с революцией. В одном из своих писем он сказал :

– Идёт совершенно не тот социализм, о котором я думал… Лучше истина, чем лицемерие…

Я сидел в зале, умиротворённый и почти счастливый. Я чувствовал, что вокруг меня единомышленники, что им тоже хорошо. Это было видно и по лицам. У моей соседки – внучки горели глазки, она то подавалась вперёд, то откидывалась на спинку кресла, сопереживая с Есениным. Стихи поэта не входили тогда в школьную программу, но, видимо, в её семье любили их и пели…

Я уже как-то не замечал аккомпанемента, воспринимая его как нечто само собой разумеющееся, хотя мелодии не повторялись. А Есенин продолжал исповедь поэта :

– Из поэтов – современников нравились мне больше всего Блок, Белый и Клюев. Белый дал мне много в смысле формы, а Блок и Клюев научили меня лиричности :

Не жалею, не зову, не плачу,

Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым…

Рояль выводит рулады, Есенин в такт музыке задумчиво произносит стихи. А у меня опять ассоциации: ведь почти каждая из любимых песен напоминает мне «кусочек» моей жизни, место и время, где пел…

1952 г. Послевоенное голодное лето. Мне 20 лет. Ночь на Крымской Яйле. В палатках спят наши ребята. Только мы с Неллей, «дежурные», сторожим у костра продукты нашей туристской группы. Нас предупредили, что солдаты соседней воинской части потихоньку воруют у туристов продукты… Однако сейчас всё спокойно. Нелля просит спеть что-нибудь из «Персидских мотивов» :

Никогда я не был на Босфоре,

Ты меня не спрашивай о нём.

Я в твоих глазах увидел море,

Полыхающее голубым огнём…

На сцене Есенин неторопливо подходит к вешалке с чёрным цилиндром, некоторое время стоит в нерешительности, потом возвращается к плетню с лаптями… Как-то незаметно возникает другой Есенин, не восторженный романтик, а усталый и мудрый мужчина. В письме из Америки он признаётся :

– С грустью, с испугом, но я уже начинаю учиться говорить себе: застегни Есенин свою душу, это так же неприятно, как расстёгнутые брюки…

Было время, когда из предместья

Я мечтал по-мальчишески в дым,

Что я буду богат и известен

И что всеми я буду любим.

Да! Богат я, богат с излишком,

Был цилиндр, а теперь его нет.

Лишь осталась одна манишка

С модной парой избитых штиблет…

Я слушал и думал: какими близкими кажутся мне судьбы двух поэтов – Сергея Есенина и Владимира Высоцкого! У обоих распахнутые души, предельная искренность и огромная самоотдача! Только Айседора Дункан не Марина Влади!

А со сцены идёт рассказ :

– 1921 г. Я женился на А. Дункан и уехал в Америку…

Она была старше его на 18 лет :

О возраст осени! Он мне

Дороже юности и лета.

Ты стала нравиться вдвойне

Воображению поэта…

А в моём воображении красивая хрупкая женщина танцует в льняном белом хитоне, босая, пластичная, гибкая, какой-то древний танец. Ничего от привычного классического балета. Изгибающаяся в танце спина, медленно раскачивающиеся бёдра, плоский живот. И вдруг – вихрь круговых движений, потом – резкая остановка. Окаменевшее прекрасное тело, как античная статуя…

В письме из Америки Есенин пишет :

– Изадора прекрасная женщина, но… сидим без копеечки… Если бы она не была сумасбродной и дала мне возможность… присесть, я очень много бы заработал… При каждом моём несогласии истерика…

Я, наверное, ошибся – моей соседке-внучке не 10, а 12 лет. Она сидит в своём кресле, низко опустив голову, и плачет, а бабушка молча обнимает её за плечи…

Этот спектакль, на который я попал совершенно случайно, – это моя удача! Наверное так думают и остальные зрители…

А со сцены внезапно – мажорный мотив, близкий и любимый. Я подумал – может быть, сочиняя свои стихи, Есенин каждый раз, как бы проверяя музыкальность стиха, напевал их на один из известных ему с детства мотивов. А этот стих он просто назвал «Песня», видимо, очень желая, чтобы он стал песней :