Виктор Улин - Мэйзер

Пестрели обертки от шоколадок, смятые бутылки из-под воды. Яркими пятнами красовались коробочки от презервативов; тут же валялись и они сами. Три штуки были наполнены и завязаны. Один лопнул, под ним протаяла черная дырка.

Вряд ли это оставили любители секса на холоде.

Скорее всего, изделия отработал Крюгер, пригласив ночью проститутку, а потом демонстративно разбросал результаты.

– Правильно вломил гондурасам, – согласился я, переключив плеер на следующий альбом. – Другого бы не послушали, при тебе заткнутся.

Макс был крепким и плечистым – почти как настоящий мужчина – на целую голову возвышался над всеми, включая меня.

В этом году он начал бриться, о чем никто из нас еще не помышлял.

Мощной фигурой друг напоминал профессионального футболиста, хотя в футбол не играл.

Он не занимался спортом, не интересовался ничем, кроме компьютеров.

– Влад, ты не понял, – Макс повернулся ко мне. – Я в самом деле имел интимное дело с девушкой.

Наедине наш лексикон становился почти нормальным.

Да и вообще вдвоем мы делались другими, нежели на публике.

Я даже вынимал наушники iPod - а, чтобы музыка не мешала разговаривать.

– Все один раз.

Он спиннул с крыльца что-то еще.

– Но поёбся.

– Врешь, – вырвалось у меня.

Секс – никому в реальности не известный – считался святым делом.

А шутки со святыми вещами не приветствовались.

– Не вру.

Слова прозвучали так, что я поверил.

Впрочем, насчет вранья я выпалил чисто для порядка: друг никогда мне не врал, ни по мелочи, ни в крупном.

Я покачал головой.

Познание женщины поднимало на высоту бОльшую, чем если бы у него возник желтый « Феррари» или красный « Мустанг ».

– Не вру, – повторил Макс со странным вздохом.

– А когда?

Я готов был отрубить любую из рук, чтобы узнать подробности.

– Недавно, – друг криво усмехнулся. – Могу дату сказать. Двадцать пятого декабря.

– Двадцать пятого? – я задыхался от нетерпения. – Так тогда же… была дискотека. Новогодняя, общешкольная.

– Да. Была, – подтвердил Макс.

– И…

Я замялся.

Правильная фраза нашлась не сразу.

« Ну и кого ты трахнул ?» годилось лишь для какого-нибудь Глеба или Димы.

« С кем ты стал мужчиной » или « Кому отдал свою девственность » напоминало дрянной американский фильм про подростков.

« Кто стала твоей избранницей » тоже было киношной пошлостью.

И я спросил просто:

– И кто – она?

– Дай слово, что никому не скажешь.

– Никому не скажу.

– Поклянись.

– А не буду клястись, – я отмахнулся. – Можешь не говорить. Сам угадаю.

– Угадай, – Макс хмыкнул.

– А и угадаю.

Я уважал его настолько, что догадки начал строить от Эвереста:

– Титни Спирс!

Таким было прозвище самой сексуальной девочки школы – одиннадцатиклассницы Радмилы Ивановой.

« Спирс » присоединилось по созвучию, « Титни » родилось от особенностей бюста. Что бы ни надевала Радмила, масса вываливалась наружу.

Не представляю, как переживали присутствие Ивановой учителя-мужчины. Время от времени ей делали замечание, тогда Титни заталкивала свое богатство поглубже, но этого хватало на пять минут.

Какие у нее были ноги, задница и глаза, никто не знал – точнее, не смотрел: все затмевала грудь.

Радмила жила словно за стеклянной стеной; никаких пошлостей про нее не говорил даже Игорь, негодяй и редкостный враль.

От первой догадки друг даже не отмахнулся.

За Титни приезжал кент на двухдверном фиолетовом « Мазерати », единственном в нашем городе – по ухваткам не старший брат.

Макс обладал тем, что взрослые именуют « харизмой », а умным вечно хмурым лицом напоминал актера Лино Вентуру.

Но при всем том он оставался одним из нас – нищим подростком, живущем с такими же нищими родителями в помоечном микрорайоне.

Шансов с этой девчонкой у него не было.

Дальше я принялся перебирать серьезно.

Я поименовал более-менее выдающихся однокашниц: грудастых, задастых, ногастых, пухлых и тонких.

Исчерпав основной фонд, я перечислил оставшихся, вспомнил даже Юлю Маркешко с такой недоразвитой грудью, что на физкультуру она могла бы ходить в одних трусиках.

Затем я перешел на педагогинь.

Я перебрал учительниц: от молодой географички до старой директрисы, высохшей наподобие стручка акации.

На каждое имя Макс отрицательно мотал головой.

Тогда я спустился до теток из технического персонала.

Первой в списке шла завстоловой – маленькая женщина с огромной грудью. Ее все звали « Поша ». Не зная имени, мы полагали, что кличка происходит от слова « пончик », который она напоминает.

Дойдя до миссис Симпсон, я поднял руки.

– Она не из наших, – сообщил Макс, насладившись моим бессилием.

– Ну, так о чем говорить? – я возмутился, хотя сам предложил играть в гадалку.

– Вообще не из школы.

– Ладно, Макс, – я тяжело вздохнул. – Чтоб случился « день Сурка » и я навсегда завяз в этой проклятой школе, если разболтаю.

– Это была Ларка, – сказал он, не глядя на меня.

– Ларка?!..

Мне показалось, что крыльцо качнулось.

Лариса была старшей сестрой Макса.

Она училась в нашей школе, и когда-то водила его сюда – правда, я этого не помнил.

Сейчас Ларисе было за двадцать, она оставалась в семье, но вела самостоятельную жизнь.

Денег у родителей не водилось, поэтому Лариса в институт не пошла, работала продавщицей магазине одежды и, кажется, училась где-то на заочном.

Впрочем, все это я знал со слов Макса, поскольку его сестрой не интересовался, в последний раз видел ее на их последнем звонке, куда согнали поздравлять всю школу от первого класса до десятого.

Встретив Ларису на улице, я бы ее не узнал.

Никакого интереса к ней я не испытывал.

Но известие шокировало.

Мы могли обсуждать всех: от неприступной Титни до дворничихи с английским прозвищем – однако сестра выходила за рамки.

– Зарулим в кафешку, расскажу, – коротко ответил друг.

Кафе « Карлсон » изначально считалось детским, но сейчас тут продавали все, что можно и чего нельзя.

Мы не стали брать пива, хотя верзиле Максу налили бы даже водки.

Взяв по « Кока-коле » – мерзкой и отдающей растворителем – мы уселись в угол, чтобы никто не приблизился сзади.

Макс рывком скрутил красную крышку, липкое пойло хлынуло ему на штаны.

Музыка гремела громко. Напор, с каким друг упомянул падших женщин, остался не услышанным.

Я открыл свой баллон аккуратнее.

Отхлебнув, я подождал, пока из носа выйдут пузыри, и продолжил оборванный разговор:

– Но ведь это кровосмесительство. Уголовно наказуемо.

Друг помолчал, глядя на свои брюки, которые в доли секунды из почти свежих превратились в грязные.