Дмитрий Москвичев - Жизнь как неинтересное приключение. Роман

Не могут быть стены такими тонкими – что они? из картона? Старый дом, с призраками… встала Маша, прислонилась ухом к стене, прислушалась: так и есть, о ней шепчутся, о потаскухе малолетней, переговариваются, подозревают, что следит за ними и сейчас слушает за стенкой их интимные разговоры, вторгается, сука такая, в личное пространство, да еще и смеётся над ними.

Слышишь, чего говорит? Что пухляш ты и сам же свой хер без компаса не найдешь, а я, когда сосу, выгляжу как срущая кошка, слышишь, чего говорит? Это она про меня говорит. Слышишь, сука? Знаем, что следишь за нами! Где ты? К стене ухом прилипла? Мы ведь зайдем сейчас к тебе. Не веришь? Не веришь? Ты думаешь это кто барабанил? Еще хочешь? Так мы зайдем. И за Харди, и за эффект дымки, и за пантеру, за всё, блядина, с тебя спросим. Ты представляешь, она нас слушает и ухмыляется еще, пизда малолетняя, учить ещё будет, отвечай давай, слышишь? Скажи в розетку, мы в розетку тебя слышим и видим, как ты подсматриваешь, ох, сука, держись, я тебе так сейчас насосусь…

Да как ты насосешься-то если болтаешь постоянно без умолку, – отвечает Машенька в розетку и тут же слышит в ответ: « Да как ты насосешься-то если болтаешь постоянно без умолку?» Будем в повторялки играть? Будем, будем в повторялки играть. Хорошо сосёшь? Рот рабочий? Рабочий рот, сука? Где работаешь? Учишься? Она только учится. В универе знают, что ты блядь дешёвая? Ебут на кафедре? Ебут? Чего молчишь? Чего она молчит? Эй, шлюха, открой рот, рот открой, шлюха, чего молчишь? сосёшь? сосёшь, да? заебись? работаешь, да? В повторялки будем играть?

Иди на хуй! – кричит Машенька в розетку. Не может такого быть, не может, но на всякий случай проверила заперта ли дверь. Улеглась снова в кровать, но только закрыла глаза, как над самой головой зашуршало. Это не за стеной, – догадалась Маша и привстала, – это в стене, как они могут видеть через розетку, там же только услышать можно, увидеть никак нельзя, они за обоями спрятались и стебутся надо мной, суки, поэтому и видят меня, видите, да? да? видим, видим, тебе жалко, что ли, не смотри на нас, нам нельзя, если увидят, пиздец тебе будет, у нас с этим строго, не верти башкой только, мы жучки поставим, чтобы прослушивать, когда надо и уйдем, вдруг ты про нас опять гадости говорить будешь, а мы слушать будем, если услышим, то придем, отцу твоему скажем, что ты гадости всякие говоришь, думаешь хуйню всякую и тебя посадят, и его тоже посадят сама знаешь за что, только ты не говори, что мы жучки поставили, потому что мы их с работы принесли, никто не знает, это незаконно без санкции, но если ты спизднёшь кому-нибудь, то мы быстро их уберём и никто всё равно не узнает, а тебе пиздец, понимаешь, не оборачивайся только, сиди спокойно, не шевелись, смотри прямо, прямо смотри, тихо…

Сидит Машенька, не шелохнется, а спиной чувствует, что сзади неё кто-то стоит и руки тянет. И закричать хочется, только тогда что будет? Зарежут? Такие, пожалуй, и зарежут. Не надо обращать внимание, надо делать вид, что ничего не происходит и тогда они сами уйдут, если не обращать внимание, люди всегда сначала в истерике бьются и скандалы закатывают, и месть выдумывают, когда их игнорируешь, а потом всё равно сдаются, всё равно уходят, только чтобы не видеть твоего равнодушия, равнодушие любого убьет, любого, даже дьявола, надо только отвлечься и потерять интерес, вот и всё, делов-то… – тапнула Маша по экрану телефона, вышла в сеть, нашла в друзьях старого знакомого, которого никогда в жизни не видела, да и общалась больше пикчами с пабликов раковых: в диалогах одни приветы, каксама , неоновые самотыки и мемы как искусство протеста.

Лихтенштейн или восемь Элвисов? – спросила Маша, ожидая какого угодно ответа, лишь бы ответа. Голубая подсветка вопроса исчезла и появилось слабо пульсирующее «печатает». Ждёт, Машенька, ждёт и чувствует, как по волосам её, скользит чья-то рука. Слышит шёпот в углу: не спугни её только не спугни она тебя чувствует поставь только жучок ей за ухом пусть заползёт мы всё слышать будем что думает обо всём что думает будем твои мысли записывать а когда придет время завтра утром если бутылку из холодильника не достанешь если не выпьешь завтра утром мы все будем слышать… Мотнула головой Маша: тяжело дышать и бежать некуда.

Здравствуй, моя дорогая, как ты там? Только о тебе вспоминал, вру, конечно, я всегда о тебе помню. Как дни твои хмурые? Всё так же пасмурно на душе? Я в такие дни разговариваю сам с собой, пускаю дым в потолок белый и с демонами в кости играю. Все свои, компания старая. Отчаянье, Ревность, Непостоянство в поступках, Страх потерять лицо… – много их, да все одним и тем же числом. А что касается первого: то и здесь ты, драгоценная, права: что мы такое, если не обыкновенное сочетание какого-никакого визуального действия и самого что ни на есть прямолинейного повествования. Другими словами, картинки с буковками. У кого нуар, у кого яой, у кого-то икона православная, у кого-то мем с Илоном Маском. Иные скажут, что иногда совсем и не прямо, где-то жизнь такими зигзагами строчит – только поспевай пальцы уколотые слюнявить. Однако, если посмотреть со стороны, взобраться на гору и посмотреть в долину, то все изгибы русла не кажутся столь значительными и уж тем более не способны повернуть течение вспять. А ты, милая моя госпогиня, давалка безропотная, в самом начале: течёшь бурным, но узким потоком, на равнину спускаясь, и воды твои еще не полны, но только могут наполниться, если будешь слушаться, течёшь вся такая, течёшь, да? сосёшь? любишь сосать, сука? думала, мы ушли? не видим ничего? не слышим? течёшь, да? пиздец, она мокрая вся, хоть выжимай, ты чо творишь, невменяшка, чо ты творишь, ты хоть оденься, на тебя смотреть стыдно, ты специально разделась, что ли, папу ждешь, папку своего, да, сосёшь? хочешь, да? Хочешь?

Заскулила Машенька, схватилась за голову, закачалась из стороны в сторону: да когда же это закончится, когда закончится… а никогда не закончится , мы теперь навсегда с тобой, слышишь? слышишь нас? она слышит, думает, если башкой качать, то всё пройдет, не пройдет, дурочка, не пройдет… Вскочила с кровати, схватила со стола маникюрные ножницы – я вас, суки, найду, где вы там! – прикинула в уме воспалённом, где сама бы захотела спрятаться и с угла дальнего, в тени пребывающего, начала обои рвать: кусками большими, приторно пахнущими, пыль заклубилась в солнечном свете, свернулась вихрями и к телу пристала. Срывает Маша обои, за каждым куском проверяет: нет ли следов? куда убежали? Смотри чо творит дура.

У Машеньки два лица. Одно – для людей, другое – для зеркала. А для себя лица нет. И если верить книжкам вашим с многими знаками и многими заковыками, то всё можно разрушить, а там, где разрушено, создать новое. Только кажется мне, чувствую печенью, что враньё это всё, – стоит Машенька одна, как перст посреди хаоса, обнажена и растрёпана, с бутылкой холодного пива в уставшей руке. Чёрт с вами, окаянные! Может, и вправду отпустит. Хлопнула крышку о край стола, хоть и требовалось повернуть по указателю, сделала два жадных глотка, с подбородка вытерла лишнее. Вспомнила вдруг недалёкое: как случайно подглядела отчима в спальне за просмотром порнухи, а он заметил, но виду не подал, и после тоже не проронил ни слова, и даже в шутку не пытался обратить, и взгляд его этот… слишком уж пристальный. Вспомнила и про то, как после и сама на порнхаб залезла – и только когда кончила задумалась, что ролик нашла по #stepdad. Daddy, блять. Вспомнила и – тут же метнулась к нему в комнату проверить историю поиска в его личном ноуте. Вдруг он любитель наверняка этого интересного. Баб не водит, мужиков тоже, может, втихаря палит меня в душе, или камера в спальне стоит, может, он даже видел, как я дрочила, глядя на #step… – задохнулась Машенька: то ли от страха, то ли от возмущения, то ли от нестерпимого желания.