Рагим Джафаров - Картина Сархана

– И вы решили, что мне не больно?

– Я не хотел сделать вам больно, – помотал головой Парсли.

«Хотел, – подумала Лиза. – И еще хотел показать мне, кто тут главный. Любишь власть, значит».

– А чего бы вы хотели? – Она задала этот вопрос, глядя ему в глаза, при этом ее взгляд был расфокусирован. – Чего бы вы хотели на самом деле?

Он какое-то время молчал, глядя на нее, потом, сам того не заметив, сглотнул и криво улыбнулся. Взял бокал вина, сделал большой глоток.

– Видит Бог, лучше уж о Сархане! Или о литературе, или о чем бы то ни было!

– Тогда давайте о Сархане! – Лиза улыбнулась.

– Почему вам это интересно? – спросил он и махнул рукой официанту.

– Вы подали на него в суд. Мне интересно почему.

– Не на него, а на Хёста. Кстати, де Йонг дура, если думает, что может найти его через суд. Она судит людей по себе.

– В каком смысле?

– Она думает, что если она дура, то все остальные тоже. Либо бабка просто с ума сошла от зависти. Я думаю, Хёст предусмотрел все варианты. До Сархана так не добраться.

– А как до него можно добраться?

Появился официант с бутылкой вина, долил в бокал Парсли.

– Вы что-то хотите? – поинтересовался он у Лизы.

– Кофе, пожалуйста.

Официант снова сделал полупоклон и растворился в воздухе. Парсли долго и внимательно смотрел на Лизу, крутя в руке бокал вина. Потом сделал большой глоток и спросил с интересом:

– Зачем вы это сделали?

– Что?

– Заказали кофе! Я же этим кофе пять минут назад чуть не… – И тут его предала способность подбирать слова.

«Чуть не изнасиловал меня», – мысленно продолжила Лиза.

– Чуть не убил вас. Пусть и не специально.

– Я люблю кофе и надеюсь, что теперь смогу выпить его так, как мне нравится.

– Боги! – Он, кажется, искренне восхищался. – Это бесконечно красиво! Особенно в том контексте, в котором эта чашка кофе была выпита. Простите, я… Вы просто чудо!

«Да что ты? – подумала Лиза. – А если так?»

– И вы дорого платите за это чудо.

Парсли просто рассмеялся. Потом махнул рукой.

– Лучше я буду платить, чем мне.

Лиза почувствовала, как хрустнул зуб. Оказывается, она сжала челюсть с какой-то сатанинской силой.

– Вы презираете деньги?

– И не только деньги, – кивнул он, махнув рукой официанту. – Я презираю все! Кроме искусства.

– Почему?

– Потому что искусство позволяет мне хотя бы ненадолго освободиться от презрения. Когда я говорю, что презираю все, то имею в виду буквально все. Это утомляет.

– А искусство у вас презрения не вызывает?

– Как можно презирать спасательный круг, если ты тонешь? – Парсли усмехнулся. – Искусство искусству рознь, конечно. И честно говоря, большинство произведений я не могу оценить по достоинству, более того, стараюсь не оценивать. Но сам факт того, что за этим стоит творец, вызывает уважение. Вот, посудите сами. – Парсли откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу. – Вместо того чтобы, как все, мчаться за деньгами, собственностью, женщинами, – покосился он на нее, – кто-то создает нечто прекрасное. Не всегда прекрасное, если честно, но хотя бы пытается. Это, с одной стороны, высший акт презрения ко всему миру, а с другой стороны – безграничная любовь. Понимаете? Он дарит тому миру, который презирает, нечто, созданное из своей крови, слез, пота, ужаса, боли и черт знает чего!

Появился официант, на этот раз Парсли просто забрал у него бутылку вина, сам долил себе в бокал и поставил оставшееся на стол. Перед Лизой возникла чашка кофе.

– Творец творцу рознь, несомненно! – Парсли продолжил свой монолог. – Но… Черт, да как вам объяснить. Попробуйте написать что-то. Просто попробуйте – и сразу поймете, как из вас на бумагу польется кровь!

– Зачем вы это делаете? – действительно заинтересовалась Лиза.

– Потому что не могу не делать, – махнул он рукой. – Нет, черт, наверное, могу. Но это очень сложно объяснить. Это мой способ жизни. Проживания всего, что происходит. А часто и того, чего никогда со мной не происходило.

Лиза подумала, что Парсли – удивительный человек: чем больше он пьет, тем приятнее становится.

– Все мы хотим чувствовать хорошее и не чувствовать плохого, но ловушка в том, что источник у всего этого один! – вдруг сменил тему Парсли. – Мы не умеем переживать грусть, скуку, разочарование и еще много чего. И стараемся всеми силами этого избежать. Затыкаем это телефоном, работой, машинами, деньгами, людьми. Но, заткнув этот источник, остаемся и без любви, радости, без чувств вообще. Так еще и в процессе становимся рабами! Забавно, что я говорю об этом вам.

Парсли посмотрел на нее с каким-то странным выражением лица. Лиза молчала.

– Я, конечно, понимаю, что можно быть свободной и будучи…

– Шлюхой?

– Почему-то я не хотел говорить это слово. – Он усмехнулся. – Да, ею. Но мне не кажется, что вы тот самый случай. Не похожи вы на излеченную от семи бесов кающуюся блудницу. – Парсли сделал большой глоток вина и вздохнул. – Извините.

– За что?

– Я позволяю себе слишком много.

– Ну вы сами говорили о свободе.

– Это не связано со свободой, – отмахнулся он. – Свобода не имеет ничего общего с этим. Хотя я не так уж много о ней знаю. Пожалуй, я могу ее почувствовать только тогда, когда пишу. Это случается нечасто, но… Представьте точку, в которой вы абсолютно потенциальны. Вы не ограничены ничем, хотя в то же время вы как бы находитесь в определенных рамках. Вот и парадокс. – Он развел руками и смешно выпятил губы.

– Не могу сказать, что я поняла.

– Потому что вы пытаетесь понять. Мы вообще слишком много отдаем мозгам. Иногда надо чувствовать. Знаете, в какой-то момент в кино, а потом и в литературе все стали все объяснять. И если раньше был Супермен, который просто умеет летать, то теперь мы знаем все подробности этого феномена, аэродинамические свойства Супермена и прочую ерунду. И что?

– Что?

– И все! Это жвачка для мозга, а не тренажер для воображения. Понимаете, мы стали прилагать мозги там, где надо чувствовать. Я в целом понимаю, как это произошло. Допустим, триста лет назад художник рисовал картину. Картине достаточно было быть красивой. Потому что современники картин-то особо и не видели. Я не про элиту, конечно, постоянно окруженную предметами искусства и роскоши. Я про людей попроще. Эти люди испытывали какие-то чувства, глядя на картину. Не анализировали, пытаясь объяснить себе, почему она хорошая или плохая. Она просто нравилась человеку или нет, она вызывала у него какие-то переживания. И вот наше время. Любое произведение искусства прямо в моем кармане. Любая музыка, живопись, литература. Что угодно! И все. Механизм сравнения и оценки запущен. Теперь картина не может тебе нравиться или не нравиться! Она хорошая потому, что… И это «что» всегда совпадает с терминами и оборотами, почерпнутыми из каких-нибудь статей. Потому что техника у художника уникальная, небанальный сюжет или еще какая хреновина. Все, главного ключа нет – чувств нет! Есть просто анализ. А художник рисовал ее не ради того, чтобы ты ее проанализировал, это он и сам умеет. А чтобы ты почувствовал то, что чувствовал он. Он хотел поделиться тем, что пережил! Как часто, читая книгу, вы пытаетесь не анализировать ее, а подобрать ключ через чувства?